Я улыбнулся. Я знал, что Джозефина – отнюдь не Тамазин, чей сильный характер требовал равных отношений с мужем, что порой вызывало неодобрение со стороны окружающих. Моя юная служанка была приучена безоговорочно подчиняться, и я с грустью подозревал, что любая другая роль показалась бы ей пугающей. Впрочем, у меня было чувство, что она станет хорошей матерью и что это может придать ей сил. И я провозгласил тост:
– Да будет ваш союз счастливым и благословленным многочисленным потомством!
Когда все подняли бокалы, Джозефина бросила на меня взгляд, полный счастья и благодарности, и я решил, что в конце концов все-таки напишу Гаю.
За мной пришли, как всегда, на рассвете. Я еще спал, но проснулся от громкого стука. Как был, в ночной рубашке, я встал и вышел из спальни, не испуганный, но разозленный: как смеет кто-то так настойчиво колошматить в дверь в столь ранний час? Подойдя к входной двери, я увидел там Мартина – как и я, он был в ночной рубашке и отодвигал засовы.
– Иду, иду! – раздраженно кричал он. – Хватит уже стучать, вы весь дом перебудите…
Управляющий осекся, открыв дверь и увидев Генри Лича, местного констебля, крепкого сложения мужчину на пятом десятке. Рядом с ним на фоне летнего рассвета вырисовывались двое помощников с дубинами. Когда я спустился, моя злоба сменилась страхом, и колени у меня задрожали. У констебля в руке была какая-то бумага. Раньше Лич всегда держался с должной почтительностью, кланялся, когда я проходил мимо по улице, но теперь строго нахмурился, поднеся эту бумагу к моим глазам. На сей раз яркая красная печать принадлежала не королеве Екатерине, а королю Генриху.
– Мастер Шардлейк, – официальным тоном произнес Лич, словно мы не были с ним знакомы.
– В чем дело?
Я смутно заметил у себя за спиной Агнессу и Джозефину, которых тоже подняли с постели ни свет ни заря, а потом из-за угла дома выбежал Тимоти, – наверное, он в этот момент ухаживал за лошадьми на конюшне. Мальчик застыл на месте, когда один из людей констебля бросил на него грозный взгляд. Я набрал в грудь побольше воздуха – чистого и свежего в это ясное летнее утро.
А Лич объявил:
– У меня приказ Тайного совета арестовать вас по обвинению в ереси. Вам надлежит предстать перед ними завтра, а до тех пор вы будете содержаться в Тауэре.
Глава 42
Констебль велел мне пойти одеться.
– Меня просили обыскать ваш дом на предмет запрещенных книг. Вот ордер, – добавил он, доставая второй документ.
– У меня нет таковых, – отозвался я.
– Я должен провести обыск.
Помощник Генри, державший Тимоти, ослабил свой захват, и совершенно неожиданно мальчик выскользнул у него из рук и, подбежав к констеблю, попытался выхватить ордер:
– Нет, нет! Это ложь! Мой хозяин – хороший человек!
Лич поднял документ над головой, так что Тимоти было не достать его, а помощник схватил его за ворот и слегка приподнял. Подросток стал задыхаться, и страж порядка снова опустил его на землю, продолжая крепко держать за локоть:
– Больше не делай этого, парень, а то задушу!
Я посмотрел на остальных своих слуг. Агнесса и Джозефина стояли, испуганно вытаращив глаза и ухватившись друг за друга.
– Я думала, охота на людей уже закончилась, – прошептала миссис Броккет.
Мартин безучастно смотрел перед собой.
Лич обратился ко мне:
– Я проведу обыск, пока вы одеваетесь.
Его тон оставался ровным, официальным и осуждающим, хотя я чувствовал, что ему не доставляет удовольствия унижать человека моего положения. Он избегал смотреть мне в глаза.
Я впустил констебля. По крайней мере, на этот счет у меня не было опасений: все запрещенные книги из последнего списка я сжег несколько недель назад, а никаких записей, связанных с поисками «Стенания грешницы», в доме не было. Констебль послал одного из своих людей проследить, как я одеваюсь. Когда я застегивал пуговицы и завязывал шнурки, мои пальцы дрожали. Я попытался успокоиться и подумать. Кто это сделал и зачем? Является ли это частью заговора против королевы Екатерины? Когда меня бросили в Тауэр пять лет назад по обвинению в измене, состряпанному Ричардом Ричем, меня выручил архиепископ Кранмер. Сможет ли королева помочь мне теперь? Я надел летний камзол, приготовленный, как обычно, Мартином с вечера, и шагнул за дверь.
Мои слуги по-прежнему стояли в прихожей – Джозефина обхватила руками плачущего Тимоти, и я инстинктивно обратился к ней, а не к эконому. Я сжал ее кисть и сказал:
– Немедленно пойди в дом Джека Барака и расскажи, что случилось. Помнишь, где это? Ты носила туда записки.
Руки девушки дрожали, но она совладала с собой.
– Будет сделано, сэр, сейчас же.
– Спасибо. – Я повернулся к констеблю, стараясь сохранить остатки достоинства. – Пошли, приятель. Как я понимаю, мы пойдем пешком.
– Да, – ответил Лич сурово, как будто я уже был признан виновным.
Тут подал голос Мартин Броккет – он заявил осуждающим тоном:
– Мастеру Шардлейку должно быть позволено ехать верхом. Джентльмена не положено вести по улицам Лондона, как обычного мещанина. Так не подобает.
Похоже, эконома больше заботило нарушение этикета, чем сам арест.