Стенание

– Наш отец был добрым человеком. Мы с Изабель вечно ссорились, и мать это просто раздражало, но наш дорогой батюшка всегда улаживал ссоры, приводил нас в чувство. Он был для нас защитой и опорой. Когда он внезапно умер, мы страшно горевали, Изабель и я. – Эдвард повесил голову и замолк.

– А потом ваша мать снова вышла замуж? – поощрил его я.

– Да, совсем скоро, когда наш бедный отец не пролежал в могиле и года. – Теперь я расслышал в его голосе старую обиду. – А еще через несколько месяцев ее живот раздулся от нового ребенка. Она лебезила перед Питером Коттерстоуком, а на нас с Изабель не обращала никакого внимания. Как же мы ненавидели его! – Он посмотрел на меня. – У вас есть братья и сестры, сэр?

– Нет, но я видел семьи, разбитые ненавистью. Увы, слишком часто.

Эдвард печально покачал головой:

– Напрасно детей считают невинными – их души способны на такую низость, такую подлость… Мы не сомневались, что Питер Коттерстоук отдаст все своему родному ребенку, а нас лишит наследства. Хотя, признаться, у нас и не было на то никаких оснований. – Он покачал головой. – Мы начали с мелких пакостей: крали вещи отчима и уничтожали их. Иногда зачинщиком выступал я, иногда Изабель… Мы все больше наглели: сожгли в поле книгу, которая была дорога Питеру, и радостно плясали вокруг маленького костра, бросая в него листы один за другим. Мы были порочны, глубоко порочны…

– Вы были просто детьми, – сказал я.

Коттерстоук понуро посмотрел на меня:

– Мы пытались отравить Питера Коттерстоука. Не убить, тогда еще нет. Просто хотели, чтобы он заболел и помучился. И он заболел, причем довольно серьезно. Мы думали, что нас разоблачат, но отчим никогда нас не подозревал. – Он горестно покачал головой.

«А мать подозревала, – подумал я, – и следила за мужем. Но, увы, недостаточно внимательно».

Эдвард же продолжил своим монотонным голосом, без всякого выражения:

– Мы с Изабель всегда носили перед Питером маску, изображали этаких милых ребятишек, и он в простоте душевной принимал все за чистую монету. Мы хихикали, потешаясь над его наивностью. А потом у Изабель возникла мысль убить отчима. Чтобы спасти наше наследство и отомстить. За то, что обобрал нас, как мы убеждали себя. – Коттерстоук закрыл глаза. – И за то, что это был не наш дорогой отец, которого никто на свете не мог заменить.

По морщинистой щеке Эдварда скатилась слеза. Я подумал, что в том доме не осталось никакого напоминания об их родном отце, кроме старой картины на стене, не осталось никого, кому брат и сестра могли бы довериться, с кем могли бы поговорить. Некоторые дети заводят приятелей среди слуг, но я догадывался, что и Эдвард, и Изабель были не из таких. Они медленно, но верно доводили друг друга до своего рода безумия.

А Коттерстоук продолжал:

– Мы составляли всевозможные планы, как можно тайно убить отчима, но последовательно их отвергали. Я на самом деле верил, что это лишь своего рода игра, и не собирался на самом деле лишать Питера жизни, хотя Изабель, возможно, думала иначе. А потом, в тот день на причале… Я помню все в мельчайших подробностях: Питер Коттерстоук, смотрящий на воду на самом краю пристани; Изабель, шепчущая мне в ухо, что это наш шанс… Был самый прилив, а вода ледяная, и он не смог бы выкарабкаться. Потребовалось лишь слегка толкнуть его, а я был рослый мальчик, крупный для своих лет. – Эдвард опустил голову. – Странно, но только потом мы осознали, что наделали. Это было убийство. Изабель не растерялась и приняла руководство на себя: решила, что надо сказать, будто мы оставили отчима на причале.

– И никто не мог засвидетельствовать, что дело было не так, – заметил Филипп.

– А потом… потом мы узнали, что Питер вовсе не собирался лишать нас наследства. – Рассказчик спрятал лицо в ладонях, и теперь его голос был едва слышен. – Мама каким-то образом обо всем догадалась. После этого она не могла нас видеть и выставила из дома, как только представилась возможность. Ее не интересовала моя семья, внуки. А это завещание, что она написала… – Он умолк.

– Это была месть с ее стороны, – сказал я.

Коттерстоук кивнул:

– Да. Теперь я это понял. Я не думал, что Воуэлл догадывается, даже когда старик вдруг сильно разволновался в день экспертизы. Я был слеп, так долго был слеп… – Он вдруг сжал кулак и ударил себя по голове.

Я тихо проговорил:

– И все эти годы вы с Изабель обвиняли друг друга, потому что это было проще, чем признать правду.

Эдвард произнес упавшим голосом:

– Правду слишком трудно вынести.

– Все это время вы в некотором роде были в сговоре, но каждый уклонялся от своей доли вины.

Это выглядело настолько противоестественным, что у меня просто в голове не укладывалось.

– Когда все случилось, я обвинял Изабель в том, что она заставила меня сделать это, а она говорила, что никогда не верила, будто я действительно его столкну; думала, что мы просто ломали комедию, – рассказывал Коттерстоук. – Вскоре мы и вовсе прекратили общаться. Но грех был на нас обоих, хотя я скрывал его даже от глаз Господа, когда пришел к истинной вере. Но Он знал, и теперь этот арест стал моей карой.