Стэнли Кубрик. С широко открытыми глазами

Когда покоряешь гору, никогда не смотри на ее вершину. Устреми глаза на ноги свои и делай шаг за шагом. Я начал с почты: в коричневых конвертах были письма от юридических фирм, и, как правило, их следовало хранить. На белых конвертах я находил имена отправителей: если они были мне знакомы, я откладывал письмо в отдельную кучу; если не были, то я отправлял их в коробку, предназначенную для сжигания. Не имело значения, были ли они от фанатов или от других режиссеров, спрашивающих совета – за два года они все равно потеряли актуальность. Постепенно я освободил немного места и смог продвинуться на полметра вперед. Я нашел аудиокассеты, фотографии актеров и актрис, видеокассеты. По сути, два года жизни Стэнли окружали меня, нелогично и непоследовательно. Ничего не соответствовало инвентарным перечням, которые я составлял перед уходом. Стопка книг, которые нужно было вернуть в Лондонскую библиотеку, росла медленно, но уверенно. Я уже мог вообразить, какое лицо будет у библиотекарши, когда я приду их сдавать.

Я продолжал убирать и сортировать вещи, я продвигался ярд за ярдом в течение недели. В первую субботу я потерял счет времени и работал до вечера. Жанет даже не стала пробовать связаться со мной. Как обычно, она была более проницательной и реалистичной, чем я, и не очень-то верила в идею четкого рабочего графика. Под вечер, как и в другие дни, Стэнли сказал мне на прощание: «Увидимся завтра. Привет Жанет». И в воскресенье утром я был в Чайлдвикбэри, окруженный бумагами Стэнли, вместо того, чтобы отправиться на Брэндс-Хэтч, где меня ждали друзья, которых я не видел очень давно. Он не упускал ни одного шанса сделать так, чтобы я проводил в Чайлдвикбэри больше времени, чем мы договаривались: с десяти до шести он вызывал меня по интеркому и сообщал, что надо сделать то одно, то другое. «Можешь отвезти меня в Сент-Олбанс?» Он выглядел таким счастливым, когда выходил из дома и садился со мной в машину, что я не мог сердиться на сверхурочные. Да. Я и впрямь вновь работал на Стэнли.

Во время одного из наших перерывов я рассказал ему, что посмотрел его фильмы, пока был в Италии.

– О, я рад это слышать! – воскликнул он. – Какой тебе больше всего понравился?

– Мне очень понравился «Спартак», – ответил я.

Стэнли внезапно сделался очень серьезным и тихо сказал:

– Эмм… Я о нем не очень высокого мнения. А что насчет остальных?

Я сообщил ему, что решил не смотреть «Заводной апельсин», потому что сам Стэнли предал этот фильм анафеме. Стэнли улыбнулся. Затем я рассказал, что был очарован элегантной атмосферой «Барри Линдона»: ясное небо и зеленые холмы Ирландии вызывали в памяти месяцы, проведенные с актерами на съемках, обаяние Райана О’Нила и величавую красоту Марисы Бренсон. А вот «Сияние» немного меня дезориентировало: я вспомнил, какими сложными были съемки, и ощутил напряжение, которое возникало периодически между Джеком Николсоном и Шелли Дюваль. Я не мог отделить реальность от вымышленного мира.

– Не знаю, как это объяснить, Стэнли, – признался я. – Мне сложно смотреть твои фильмы, как просто некое старое кино. Мне мешают воспоминания. Я не могу не думать о том, как долго мы снимали вот эту сцену, или какая скверная погода стояла, когда мы работали над другой. Не знаю, как их видишь ты, – добавил я. – Как истории или как успешные профессиональные достижения?

– Пятьдесят на пятьдесят. По-разному, – ответил он.

– А еще я понял, что иногда мне непросто следовать сюжету, – добавил я. – Я еще раз посмотрел «Доктора Стрейнджлава», и… ну, твои фильмы мне сложнее понимать, чем, к примеру, вестерны. Там всегда есть плохой парень, который стреляет, и хороший шериф, который его ловит… Это простые истории, их я сразу понимаю, а твои…

– Мои тебе не нравятся, – сказал Стэнли, помогая мне закончить.

– Нет, не то чтобы не нравятся, они…

– Что ты скажешь о «Цельнометаллической оболочке»?

– Ну, «Цельнометаллическая оболочка» тоже вызвала у меня некоторое беспокойство.

– Ты имеешь в виду насилие в фильме?

– Нет, не это. В этом плане он не хуже, чем ужасные вещи, которые я, помню, видел еще в детстве. Это… ну, в нем было… слишком много ругани. Немного ругани – это не проблема, но Ли Эрмей строчил как пулемет! Ты разве не мог вырезать чуточку?

– Там много мата, потому что так и есть в реальной жизни.

– Ты прав. Я вспомнил одного сержанта-инструктора из армии. Он поднимал крепких новобранцев прямо за воротник, и я до смерти боялся, что он и со мной так сделает: я был в два раза меньше его. Ли был точь-в-точь как он, но… Стэнли, в итальянской версии мата было чересчур много.

– Значит, ты считаешь, что Риккардо и Мария потрудились на славу?

– Даже слишком, я бы сказал!

– Вот видишь? Это – правда, а значит, так и должно быть.

– Да. Ты прав, как всегда.