Стихи. 1964–1984

В итальянском тайнилище где же владелец Волошин?
Как десятые годы болели Египтом и Критом,
помнит чучело крымское, лоб оставляя открытым
для чудовищных капель-горошин.

Дом поэта, прибежище музы-игруньи,

пощадил комиссар, оприходовал крупный писатель –
и возвысилась башня над костью и тяжестью капель,
как луна в абсолютном безлуньи.

Стоит видеть Флоренцию – и в палестины родные

возвратишься похожим на Данта и Фра Анжелико,
бедной купишь земли, чье дыханье – полынь и гвоздика,
дом поставишь – дошедший доныне

дом поэта… Действительно стоит! На крыше

я застыл, ослепленный дугою прибоя:
как десятые годы светились, как зеркало плыло рябое,
нежной силой поддержано свыше!

Перед каждым лицом загоралось и гасло, и жаром

обдавало. Но что ностальгия? и разве
я по землям тоскую, по зелени вечной в соблазне?
Нет, печаль моя – время, какое становится старым.

Праздник духа, блистательный вид Возрожденья,

как сказал бы Зелинский, «славянского» – полная липа!
два-три имени, пыль, мемуарная кипа,
пепел радостный самосожженья…

Есть и новому племени кость – рукотворная башня.

Демиургом игралищ и сплетен
соткан воздух легенды, кричащий как петел,
среди полдня и жизни вчерашней.

Январь 1977

На пути к дому

Петуха вызывали. Горели на чистом огне.
К раскаленному боку буржуек
прижимая ладони, пеклись об холодной стране.
Словно хлебы румяные, в землю зарыты чужую.

Но буханки судьбы, вулканическим жаром согреты,

испускают ростки – полосатые столбики, балки да шпалы…
Будет: памятник Сергий Булгакову, улица имени Шпета,
сквер народный Флоренского, Павла.

Остановка. Хрипит репродуктор невнятное. Где мы?

На бульваре Бердяева. Давка и ругань: «Деревня!»
И чиновник простуженный, хрупкая шейка системы,
фитилек спиртового горенья,

выпадает наружу, вертится в морозном пару,

облекается в облако, тает, ныряя в родную нору…

Январь 1977

«Лишенная взрыва трагедия – лишь нарастанье…»

Лишенная взрыва трагедия – лишь нарастанье
отверженности и ностальгии.
Судьба эмигранта растет в аккуратной могиле,
в лесу, населенном крестами.

Мы спустимся. Мы снизойдем до двадцатых

годов – до кофейного спора
о русском сознаньи, с его завихреньями хора,
с его голосами, – и каждый по-ангельски сладок.

Мы даже поставим оставшихся пред беглецами:

какие весы или вехи измерят,
кому из них горше? Двустворчаты общие двери,
ведущие в баню с цыганами и пауками.

Козлиная байка о будущем: рожки да шкурка.

А рядом старушечий дискант выводит
псалом на исход из Египта, псалом о свободе…
Солома сплетается с пламенем – соединенье мелодий
земной и небесной. Земной и небесной.

Октябрь 1975