Стихи. 1964–1984

Тень беллетристики на всем
цветная. Этим полднем
сквозь духоту не узнаваем
между беленых яблонь дом,
а говорили: помним…

Здесь обаянье – чистый мед –

и сила солнцепека
заменит все, что не поймет
душа, рожденная на гнет
и погребенная глубоко

в заботах тела и жилья…

Ее духовное все дальше,
все больше прошлое – сама ли не своя
она прошла, из душного пия
источника истории и фальши?

Лиловый зной. И чтение – из тех

окон, или спасающих отдушин,
где человек не сам – но яблоневый сад,
но двухэтажный дом, исполненный гостей,
а сам себе уже никто не нужен.

Так возвращается толпа восставших слуг

на место разоренного именья –
почти в раскаяньи. Но сделано: вокруг
все перепорчено, лишь уцелел сундук
с остатками бумаг, пригодными для чтенья…
И солнце, не смягчаемое тенью.

Январь 1976

«Все оставили нас. Даже сами себя оставляя…»

Все оставили нас. Даже сами себя оставляя,
мы лишаемся родины внешней.
В доме умалишенных больная
говорит: я здорова, я здесь по ошибке,
но слова, эти зерна от почвы кромешной,
непослушны, негибки,
а разумный язык не дарован.

Тема Иеремии: сокровища яркие плача.

Все искрится в слезах по ушедшим.
Но глаза увлажненные пряча,
говорит: я надеюсь, надежда же – дева!
Даже в доме, где вечная лампочка, шепчем:
как темно! – выключатель налево –
даже в чуждых языцех рассеясь.

Все оставило нас, как на старофранцузской гравюре

параллельные борозды наискось, по вертикали,
покрывают подобие поля, сходясь к одинокой фигуре,
помещенной незримо – за рамкой эстампа.
Тема: Сеятель. Тело – как лампа в накале,
темной жизни мешочная лампа,
капля над головой анонима.

Кто останется здесь, на безрыбьи диаспоры новой,

Разлетятся в осколки, разбрызгав
не пыльцу стекляную, но колбу душевнобольного,
но аквариум света… Ушла в созерцанье
резких линий листа, и, наверное, близко
время выписки. Пусто в палате. Изгнанье.
Поле. Поле и борозды – больше ни черточки нету.

Май 1976

«Ждали пропасти – но трещина ползет…»