Стихи. 1964–1984

Заслонясь прозрачною ладонью
от осеннего причудливого света,
обретаясь тенью на свету,
вижу демократию воронью,
что книгосожжением согрета,
пеплом, шелестящим на лету.

Вижу осень пряного посола…

Нет, народоволку перед казнью
вижу: безъязыкая свеча,
выпрямясь торжественно и голо,
с тайною стоит богобоязнью
в пыльном ниспадении луча.

Каплет воск на крыши, на ресницы,

каплет воск – расплавленная память…
воском наполняются зрачки.
Бестелесною ладонью заслониться –
чтобы толп увидеть колебанье
или черных птиц черновики!

Окна высоко над головою.

Скомкано и полублизоруко
голуби живут на чердаках.
Грохот черепичного прибоя.
Остов замирающего звука
тоньше свечки, тающей в руках.

Ноябрь 1972

Круг Антонена Арто

Бессильно обвисла рубашка, лишенная тела.
Рвусь отойти. Говорю: я не здесь. Ну и что?
Вон, кувыркаясь, ворона с карниза слетела.
Взглядом ее провожаю,
и зрению нету предела,
разве что за угол скроется – в круг Антонена Арто.

Имя немногому скажет, но через десятые руки

слышал (уйти, закружиться вороньим пером!):
в цирке жестокости птица под куполом штуки
черные делает, с мучимым зреньем в разлуке.
Там – не присутствую. Здесь. Но оркестра мне слышится гром.

С неба ударило. Крылья ли? Хлопья ли сажи?

Тайным сжигаем костром, посредине стою
сцены театра, чей зритель незрим, но бумажен,
весь шелестит… На меня из зияющих скважин
брызжут фонтаны чернил. Говорю, попадая в струю,

что не здесь я. Покорно лицо утираю.

Канцелярское бденье искусства все пуще мерзит.
Словно пустая рубаха – стоймя – словно форма пустая,
вслед уворованным судьбам – прощайте! – на черную стаю
длинным машу рукавом. Возвращаются. Ветер летит.

Ходят кругами. Ложатся на землю. И снова

листьям сухими ногтями скрести тротуар
подле поваленных урн (в искаженном значении слова)…
Прах не покоится. Ты оторваться готова.
И отрываешься. Но не уходишь. Горишь (не костер, но угар).

Листья старинные жечь – не иначе – глаголом!

Жертва – соблазн еретичкам. Но рвусь – и в огне
цирка жестокости птица под куполом полым.
Полымя – за воротник, истлевает рубаха, но в голом
виде предстать не останется времени мне.

Так, нераскрытым – в опилках (облеплено тело) –

примет Господь покушенца на мир за спиной!
Зрение за угол скроется – нет ему все же предела:
видело гипсовый сад или холм совершенного мела,
слов не найдет рассказать на свиданьи со мной.

Весна 1973

Сон и дождь