Стихи. 1964–1984

И других. Но кого?
И неведенье судеб соседних.
Всё локтей да локтей собеседник,
с головой погруженный в родство
грязных капель раствора,
всё юродивый визг на снегу
под пятою собора.
Я раздавлен. Я радуюсь. Пятнами крови бегу.

Забыванье стоит

на ребре медной денежкой, медной.
Шапка скинута на снег бесследный,
и – кликушествуй, санными взмахами взрыт!
Ты подобие зимней дороги,
где на скользком заносит и где
неимение в Боге
приморозит босого к воде.

Оставляя ступни

красноперыми рыбами стынуть,
в лоскуты раздирая холстину
мерзлой плоти, беги – но взгляни:
на ступенях пластаюсь,
ледяными зрачками стучусь
в ту, посмертную, старость
белокаменных, всечеловеческих чувств.

Декабрь 1973

Пророк

Я хотел кричать, но голос
был гусиное перо.
Невесомость речи. Голость.
Ветер, обжигающий бедро.
Хоть немного зелени – прикрыться!
я хотел кричать, – но голос
был гусиным. Эта птица –
грязно-белая и сизое нутро –
ходит над небесною водицей
крыши, крытой синей черепицей, –
дом наш, Господи, адамово добро!
Лужи и заборы. Лужи и заборы.
Я хотел кричать, но забран
в жесткие ладони флоры,
он одежд лишился и опоры,
голос мой, он возвратился к жабрам
из гортани. И сказал Господь:
Вот Я дал и отнял. Дал и отнял.
Что твое перед лицом Господним?
что твое? Ты встанешь и пойдешь.
Я хотел кричать, но рта
не было, и ни одна черта
камня моего не бороздила –
только била внутренняя дрожь,
всем составом связанная сила.
Так часы, обнявшие запястье,
не сосуд со временем, но знак,
что и нас пронизывает мрак,
рассекая на чужие части.
Как часы, я встану и пойду.
Вот я встал и вышел, и кричал –
словно камень, плавимый в аду,
и вода, сведенная в кристалл.

Сентябрь 1975

13 февраля 1974

Груз мелких грешков.
Угол страха соленый.
Ежесекундные губы Петра-отреченца.
Крыт мешковиной гнилой, словно поленница дров,
дождик лежит потаенно.
В печке стреляет поленце.

Стук. Входит Арест.

Правый угол. Икона.
Ходики подле кровати, пробившие стену.
Время течет из подполья богооставленных мест
в чашку по капле бессонной.
В печке стреляет полено.

Плат. Грубую шерсть

пальцы рвут и сминают.
Серый комок на коленях. Колеблемы тени.
По вдохновенью огня можно и в пепле прочесть
рукопись. Ночь соляная.
Ночь состраданья и чтенья.

Взять меру золы,

меру воска и нитку.
Полную ломких иголок, объятую дрожью
кружку пригубить и вспомнить: память вязали в узлы,
письма и те обрекали на пытку.
Но застывали в изножьи.

Я – вправе ли к ним,

даже с тенью упрека?
Шепчутся стены с дождем. За прикрытой заслонкой
пламя ревет и стенает… Огненный Ерусалим.
Яблоко слезного сока
над головою ребенка.

Февраль 1974