Стихотворения

В сетованиях и восторгах, вопросах и сомнениях относительно любви, которыми наполнены песни Вальтера, выражается не его собственная, а куртуазная личность. Его лирический герой остается куртуазной натурой, даже когда любит простую крестьянку: возлюбленная для него — «госпожа» («Вам, госпожа, венок!..»; в подлиннике: frou we), и особой ее прелестью он считает подлинное вежество, хотя она и не знатная дама. Далее «в роще под липкой» пылкий любовник соблюдает органичный рыцарский ритуал поклонения женщине, когда осыпает ложе любви «розами без числа». Куртуазное представление о любовных отношениях будет разрушено только в «деревенском миннезанге» Нейдхарта фон Рейенталя. В любовных песнях Вальтера о любви-служении более, чем в других его стихотворениях, выражена одна из сторон общей психологии рыцарства, мироощущения коллективного. Но личное мироощущение поэта складывается из реакции на разнородные явления времени. Интимные переживания (достоверные или недостоверные) раскрываются в его творчестве наряду с переживаниями другого характера. Многогранностью переживаний обусловлено у Вальтера и разнообразие мотива любви: любовь-страдание, любовь-радость.

Меняющийся лад, то минорный, то мажорный, — в известной степени тоже дань поэтической традиции. А. Блок прекрасно передал окраску чувства, свойственную рыцарской поэзии, в драме «Роза и крест»: «Сердцу закон непреложный // Радость-страданье». Однако у Вальтера эти два понятия не остаются на традиционном уровне, а расширяются и вырастают в свете других гем его лирики, выявляющих личность автора гораздо отчетливее.

В. Жирмунский называет Вальтера среди немногочисленных поэтов, на примере которых можно наблюдать, как оформляется авторская индивидуальность в средние века: «... индивидуальный образ автора, воплощенный в художественном слове, начинает все более вырисовываться на фоне социально-типического — в стороне от генеральной линии развития куртуазной лирики, от жанра любовной канцоны»[391]. Можно добавить, что у Вальтера генеральная линия то усиливается «социально-типическим», то сама становится лишь фоном для последнего.

Так, например, тема многих шпрухов Вальтера — глубоко личная для него тема щедрости сильных мира. Он часто прямо просит милости (надо бы сказать точнее — милостыни), щедрых подачек, намекая, что мог бы служить еще преданнее (заметим, служить именно своим искусством), если бы ему получше платили. Он сверх меры благодарит и славословит своих благодетелей и откровенно сводит счеты с теми, кто недостаточно добр или уважителен к нему.

Вальтер далеко не устойчив в своих политических симпатиях, хотя всегда остается приверженцем императора и противником папы. В сложной игре, разыгрываемой германской феодальной верхушкой, поэт, красноречиво восхваляющий верность, нередко сам выглядит «переметной сумой». Он явно лавирует в интересах собственной выгоды, и смысл его политических шпрухов весьма часто зависит от того, к чьей свите он принадлежит в данный момент. Он старается зарекомендовать своих покровителей перед императором как преданных вассалов, что редко соответствует правде — и об этом он по меньшей мере догадывается («Ах, государь, простите!..»). Его вдохновенные песни порой открыто служат целям какой-либо княжеской группировки, не случайно комментаторы предполагают, что многие из них были сочинены по специальному поручению. Получается парадокс: Вальтер почти не скрывает, что продает свое искусство, как товар, хотя неустанно громит своекорыстие и беспринципность.

Но именно в таких произведениях, пусть даже выполненных как заказ, заявляет о себе глубоко личное в средние века начало — ощущение спаянности со своим кланом (а масштабы последнего раздвигаются от сословных до общечеловеческих), то начало, которое позднее, по мере приближения буржуазной эпохи, сменяется растущим «атомистичным» сознанием личности. Чувство вассальной зависимости, органическое и сильное у человека феодальной среды, оправдывает многое из того, что выглядит недостойным вне кодекса отношений вассала и сюзерена. А в этом кодексе — свои добродетели, и одна из главных среди них — щедрость, о чем не раз напоминает вся рыцарская литература. Другая — преданность сюзерену (при условии, что тот исполняет свои обязательства), и она сама по себе, даже в неправом деле, исключает бесчестность. Отсюда у Вальтера в стихотворениях политического и общественно-назидательного содержания та сила и глубина, какая создается лишь непосредственным авторским переживанием: в них гнев, боль, злая ирония. Здесь поэтическая экспрессия, субъективный элемент, гораздо очевиднее, чем в любовных песнях. Об одном из них К. X, Хальбах говорит как о «вершине» проявления «великолепной способности чувствовать», обусловившей «уход из сферы стиля Рейнмара»[392].