Стихотворения

Куртуазный принцип «меры» несомненно определял эстетический строй Вальтера, избегавшего всего аффектированного и чрезмерного. Его строфы легко обозримы и завершены. Поэт не тяготеет к вычурности и усложненности, хотя изредка и позволяет себе блеснуть изысканным мастерством версификации. Такова песня «Diu welt was gelf, rot unde bla» («Зиме суровой мой горестный упрек...»), пять строф которой связаны пятью рифмующимися гласными (a, e, i, o, u), или песня «Ich minne, sinne, lange zit: versinne minne sich» («Влюблен давно, любви служу...»), содержащая почти барочные звуковые эффекты.

В истории немецкой литературы Вальтер фон дер Фогельвейде занимает выдающееся место. Он несомненно самый талантливый и самобытный миннезингер. Не проходя мимо, достижений немецкой поэзии средних веков, он в то же время прокладывал новые литературные пути, расширявшие возможности и горизонты миннезанга. Его лучшие творения и по сей день сохраняют свою свежесть и привлекательность. А это и есть верный признак подлинного гения.

КУРТУАЗНЫЙ ПОЭТ НА ИСХОДЕ РЫЦАРСКОЙ ЭПОХИ

Когда речь идет о поэте XII—XIII вв., приходится задумываться над вопросами, гораздо более ясными в связи с поэтическим творчеством позднейших времен. И, пожалуй, главный среди них — вопрос о соотношении традиционного, характерного для эпохи и собственно авторского видения мира, представляющего индивидуальность автора.

Лирика средневековая, в особенности куртуазная, постоянно побуждает читателя искать за строками стихов собственные переживания поэта, так как чаще всего он выступает от первого лица. «Мы соотносим творчество трубадура с его любовной биографией и тем самым вносим в него не присущее ему биографически личное содержание»[383], — пишет В. Жирмунский, справедливо замечая, что сама эта биография строится «на домыслах, подсказанных смутными намеками в тексте песен»[384]. Вальтер фон дер Фогельвейде ведет разговор от первого лица более настойчиво и выразительно, чем кто-либо из его современников, давая повод произвольно воссоздавать вокруг его песен события, которые могут составить сюжет романа[385].

Между тем «субъективный элемент» (выражение К. Бурдаха) в его наследии неравномерен: здесь можно различить личные реакции и, как определяет А. Гуревич, «коллективные психологические установки»[386], а среди личных реакций — преходящие, провоцируемые извне, и глубинные, отражающие особенность таланта Вальтера. Лирика нового времени не дает примера столь неоднозначного авторского самопроявления, так же как сама по себе часто вовсе не предполагает отражения фактов из жизни автора.

Исследователи замечают, что Вальтер выступает перед публикой в разных ролях. «Маски скрывают его и в то же время выдают ту или иную часть его существа. Но, ни в одном из случаев не переставая быть самим собой, он из каждой роли снова и снова возвращается к своему непосредственному „Я“ — к величайшей из своих ролей»[387], — пишет издатель и интерпретатор Вальтера в ГДР X. Вит.

Миннезингер прежде всего олицетворяет собой выражение любви, но именно эта «роль» меньше всего выдает личное. В процитированной выше статье «Средневековые литературы как предмет сравнительного литературоведения» В. Жирмунский подчеркивает, что как раз в самой «личностной» лирике, любовной, — лишь «фикция личного любовного чувства»[388]. В. Дынник подтверждает это на материале песен Бернарта де Вентадорна, где мотивы любви «условны» и относятся «к специфическому поэтическому языку, знакомому... многим его современникам»[389].

Если в лирической поэзии нового времени тема любви (пусть не подкрепленная никакими конкретными признаниями) всегда вырастает из непосредственного опыта эмоциональной жизни автора, то в поэзии рыцарской она призвана отразить особенности духовной атмосферы рыцарского общества. Отсюда — необходимый трафарет миннезанга, который налицо и в любовных песнях Вальтера. Исследователи пытаются определять среди них наиболее автобиографичные, но гораздо важнее проследить здесь один из законов лирического творчества: «целостность человеческой жизни предстает в виде глубоко личного переживания»[390]. Поэт постигает всю полноту окружающего мира, и прежде всего душу своего современника. Это и есть то личное чувство, которое отличает его от человека, лишенного поэтического дарования.