Стихотворения

О! В дикой сей земле лишь роще да скале
свой пыл влюбленный явишь!
Ты в них опору зришь, когда огнем горишь,
но все ж Киприду славишь.
Кто знал, как я страдал, от страсти пропадал,
во всем виня себя лишь?
Ответил Некто: «Я ЛИШЬ!»

Да кто ж ты, Ялиш? Ой! Неужто дух лесной —

а я ему помеха?
Потряс ли залпом бор искатель лисьих нор
и заячьего меха?
Быть может, конь заржал, на коем проезжал
какой-то неумеха?
Сказало Эхо: «ЭХО!»

О! Эхо, я в огне! — Ведь Юлия ко мне

прелестная сурова:
Твердыня! Лед! Гранит! — Скажи, какой магнит
ее притянет снова?
Чего я жажду сам, по скалам и лесам
скитаясь бестолково?
А Эхо мне: «АЛЬКОВА!»

Алькова, да! Постой, но как же имя той,

что мне обетованна?
Она тоску смирит, блаженство подарит
обильно, невозбранно!
Как имя, подскажи, грядущей госпожи,
что сердцу столь желанна?
И Эхо шепчет: «АННА!»

А надо ль мне, ответь, сей нимфе славу петь —

угодна ль ей услада?
Ужель от Анны сей — от Юлии моей! —
и ласки ждать, и лада?!
Годами без наград я вновь служить бы рад, —
да мне она не рада.
Тут Эхо в крик: «НЕ НАДО!»

А вдруг накажет Бог жену, чей нрав жесток, —

и боль мою умножит?!
Как может в ней царить и в персях гнезда вить
злой дух, что ближних гложет?
Она ведь не щадит, а раны бередит:
задразнит, не поможет!
Вздыхает Эхо: «МОЖЕТ!»

О! Я в горнило мук низвергнут. Милый друг

откажет, как отрубит.
Не взять твердыни злой! Я прогнан с глаз долой,
и счастье не наступит!
Пожар во мне зажгла, на гибель обрекла —
и больше не полюбит.
Тут Эхо — в плач: «ПОГУБИТ!»

Любовь сжигает кровь, любовь сжимает вновь:

пожар подобен змею!
Но Юлия нежна. Ее ли здесь вина?
Я вот что разумею:
Я брошен в ад сплошной не ею — ведьмой злой,
разлучницей моею!
Но Эхо твердо: «ЕЮ!»

Как жарко я горел! И все же мой удел —

изгнанье, отчужденье.
Для сердца зной жесток — иссохнет, как цветок,
как бедное растенье.
Но что мне жизнь продлит и раны исцелит,
подарит вдохновенье?
И Эхо мне: «ЗАБВЕНЬЕ!»

Но как забыть любовь? Ведь сердце вновь и вновь

пылает — все сильнее! —
И в памяти хранит рассвет ее ланит,
что алых роз нежнее.
О, знало б, Эхо, ты, что нету красоты
желаннее, милее!
Тут Эхо вдруг: «СМЕЛЕЕ!»

Нет, я бы не посмел нарушить сей предел —

и смелым есть преграда!
Уж лучше нож и яд мне сердце исцелят —
забуду муки ада!
Она не рада мне, — и с ней наедине
не ждет меня награда.
Хохочет Эхо: «РАДА!»

Не верю в это я, по милости ея,

истерзан и недужен.
С другими так мила, свободна, весела —
а я при ней сконфужен.
Я гибну, но пою! Сжигаю жизнь свою —
но пламень мой не нужен!
Грохочет Эхо: «НУЖЕН!»

О, если б нужен был! Я б сердце утолил,

что грустно Бога молит!
Но взор ее сердит, как будто мне твердит:
«Кто здесь глаза мозолит?!»
Бог не позволит ей прильнуть к груди моей:
Себя да не позорит!
Но Эхо мнит: «ПОЗВОЛИТ!»

О, дал бы это Бог! — Я вечно петь бы мог,

что Он и благ, и славен,
Что Юлия — она в страдальца влюблена,
и рай для милых равен! —
Что я в скорбях не прав: ее веселый нрав —
дитя небесных храмин.
Глаголет Эхо: «AMEN!»

Блаженно грезил я, что Юлия моя

мне вторит ради смеха.
Вот что стряслось со мной: на просеке лесной
запел я — вот потеха!
Я строфы распевал, вопросы задавал —
и отвечало Эхо!

(В. Леванский)