Стихотворения (1927)

Мне б хотелось
                         вас
                              воспеть
                                           во вдохновенной оде,
только ода
                 что-то не выходит.

Скольким идеалам

смерть на кухне
                         и под одеялом!

Моя знакомая —

                          женщина как женщина,
оглохшая
               от примусов пыхтения
                                                  и ухания,
баба советская,
                         в загсе ве́нчанная,
самая передовая
                           на общей кухне.
Хранит она
                  в складах лучших дат
замужество
                   с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
                          но уже кандидат,
самый красивый
                          из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
                        видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
                         в дополнение к глазу
приставил,
                 придя из питейной.
И шипит она,
                    выгнав мужа вон:
— Я
       ему
             покажу советский закон!
Вымою только
                       последнюю из посуд —
и прямо в милицию,
                                прямо в суд…—
Домыла.
             Перед взятием
                                     последнего рубежа
звонок
          по кухне
                       рассыпался, дребезжа.
Открыла.
               Расцвели миллионы почек,
высохла
              по-весеннему
                                    слезная лужа…
— Его почерк!
письмо от мужа.—
Письмо раскаленное —
                                     не пишет,
                                                     а пышет.
«Вы моя душка,
                         и ангел
                                     вы.
Простите великодушно!
                                      Я буду тише
воды
        и ниже травы».
Рассиялся глаз,
                         оплывший набок.
Слово ласковое —
                             мастер
                                        дивных див.
И опять
            за примусами баба,
все поняв
               и все простив.
А уже
         циркуля письмоносца
за новой юбкой
                        по улицам носятся;
раскручивая язык
                            витиеватой лентой,
шепчет
            какой-то
                         охаживаемой Вере:
— Я за положительность
                                       и против инцидентов,
которые
             вредят
                        служебной карьере.—
Неделя покоя,
                      но больше
                                       никак
не прожить
                  без мата и синяка.
Неделя —
                и снова счастья нету,
задрались,
                 едва в пивнушке по́были…
Вот оно —
                семейное
                                «перпетуум
мобиле».
И вновь
            разговоры,
                             и суд, и треск
на много часов
                        и недель,
и нет решимости
                           пересмотреть
семейственную канитель.

Я

   напыщенным словам
                                    всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
                                     к 8 марта,
я хочу,
           чтоб кончилась
                                   такая помесь драк,
пьянства,
               лжи,
                      романтики
                                       и мата.

ФЕВРАЛЬ