Стихотворения (1929)

Париж,
           как сковородку желток,
заливал
              электрический ток.
Хоть в гости,
                     хоть на дом —
женщины
               тучею.
Время —
               что надо —
распроститучье.
Но с этих ли
                     утех
французу
                распалиться?
Прожили, мол,
                       всех,
кроме
          полиции.
Парижанин
                  глух.
Но все
           мусьи
подмигивают
                      на углу
бульвар де Капюсин.
Себя
        стеля
идущим
              дорогою,
на двух
             костылях
стоит
         одноногая.
Что
      была
               за будущность?
Ну —
         были ноги.
Была
         одной из будочниц
железной
                дороги,
Жила,
          в лохмотьях кроясь,
жуя
      понемногу.
И вдруг
             на счастье
                               поезд
ей
     срезал ногу.
Пролечена
                  выплата.
Поправлена
                   еле,
работница
                 выплюнута
больницей
                  в панели.
Что толку
                в ногатых?
Зеваешь,
               блуждая.
Пресыщенность
                          богатых
безножье
               возбуждает.
Доказательство —
                              налицо.
Налицо —
                 факт.
Дрянцо
            с пыльцой,
а девушка
                 нарасхват.
Платье
            зеленое
выпушено
                мехом,
девушка
              определенно
пользуется
                  успехом.
Стихом
             беспардонным
пою,
       забывши
                      меру —
как просто
                 за кордоном
сделать
             карьеру.

ПАРИЖАНКА

Вы себе представляете
                                      парижских женщин
с шеей разжемчуженной,
                                       разбриллиантенной рукой…
Бросьте представлять себе!
                                             Жизнь —
                                                            жестче —
у моей парижанки
                             вид другой.
Не знаю, право,
                         молода
                                     или стара она,
до желтизны
                     отшлифованная
                                               в лощеном хамье.
Служит
             она
                   в уборной ресторана —
маленького ресторана —
                                        Гранд-Шомьер.
Выпившим бургундского
                                        может захотеться
для облегчения
                          пойти пройтись.
Дело мадмуазель
                             подавать полотенце,
она
      в этом деле
                          просто артист.
Пока
        у трюмо
                      разглядываешь прыщик,
она,
      разулыбив
                        облупленный рот,
пудрой подпудрит,
                              духами попрыщет,
подаст пипифакс
                            и лужу подотрет.
Раба чревоугодий
                             торчит без солнца,
в клозетной шахте
                              по суткам
                                              клопея,
за пятьдесят сантимов!
                                     (по курсу червонца
с мужчины
                  около
                           четырех копеек)
Под умывальником
                               ладони омывая,
дыша
          диковиной
                           парфюмерных зелий,
над мадмуазелью
                             недоумевая,
хочу
        сказать
                    мадмуазели:
— Мадмуазель,
                         ваш вид,
                                       извините,
                                                       жалок.
На уборную молодость
                                     губить не жалко вам?
Или
       мне
              наврали про парижанок,
или
      вы, мадмуазель,
                                 не парижанка.
Выглядите вы
                       туберкулезно
                                             и вяло,
чулки шерстяные…
                               Почему не шелка?
Почему
             не шлют вам
                                  пармских фиалок
благородные мусью
                                 от полного кошелька? —
Мадмуазель молчала,
                                   грохот наваливал
на трактир,
                  на потолок,
                                    на нас.
Это,
       кружа
                 веселье карнавалово,
весь
        в парижанках
                              гудел Монпарнас.

Простите, пожалуйста,

                                    за стих раскрежещенный
и
   за описанные
                         вонючие лужи,
но очень
              трудно
                         в Париже
                                        женщине,
если
        женщина
                       не продается,
                                             а служит.

КРАСАВИЦЫ