Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Вечереет. Будто сизый
полог, топь легла на море,
а из-за горы закатный
луч по морю пробежал.

Золотистая дорожка

пролегла от волн шумливых
вплоть до верхних скал Афона, —
а внизу шумит волна.

У преддверия пещеры

сгорбленный сидит пустынник
и рыдает безутешно,
наклонившись над письмом.

«Слышишь, кличет Украина,

мать-старушка в час невзгоды
со слезами призывает
милое свое дитя».

«Милое дитя, еще бы!

А дитя в такую пору,
в дни тягчайших испытаний
покидает мать свою!

А дитя в своем безумье

лишь себе спасенья ищет,
братьям же, терпящим горе,
и не думает помочь!

Разве вправе ты, несчастный,

глиняный сосуд разбитый,
думать о своем спасенье
там, где гибнет весь народ?

Вспомни заповедь Христову:

пастырь добрый тот, кто душу
положить готов за паству.
Разве ты не пастырь им?

Вспомни заповедь Христову:

«Кто устами любит бога,
но не помогает брату,
тот — непоправимый лжец».

Ты за все людские души,

что теперь впадут в безверье
без твоей поддержки, — богу
должен будешь дать ответ.

Ибо вся твоя гордыня,

все надежды на спасенье
тут, вдали земных соблазнов, —
тягостный соблазн и грех.

Не господень путь избрал ты,

а диаволу ты служишь,
мастеру гордыни, вровень
с богом вздумавшему стать.

Не господень путь! И даже

если рая ты достигнешь,
но земля твоя родная,
твой народ погибнут тут, —

ведь тогда в мученья ада

обратится рай! Одна лишь
мысль: «Я мог им быть спасеньем»
в ад преобразит твой рай!»

И смертельная тревога

охватила сердце старца,
хладным потом лоб усеяв, —
и дыханье пресеклось.

И взглянул он вновь на морс,

где чертой золототканой
над волнами прочертились
тени от горы Афон.

Вот из глубины залива

судно тихо выплывает,
стороною затененной
к солнцу светлому бежит.

Турчин судном управляет,

рядом кунтуши казачьи,
шапки с алыми верхами,
весла брызжут багрецом.

Посланные с Украины!

Встрепенулось сердце старца,
и в тоске, себя не помня,
руки он, дрожа, простер:

«Стойте! Стойте! Воротитесь!

Я живу еще! Как прежде,
я люблю свою Украйну,
ей отдам остаток дней!

Стойте! Стойте! Воротитесь!»

Но куда! Не слышат зова.
И по водам золотистым
судно уплывает вдаль.

И ломает руки старец,

и больное сердце стиснул,
и перед крестом на камни
он кидается ничком.

«О распятый! Ты оставил

нам завет свой наивысший:
возлюбить всем сердцем ближних,
жизнь за други положить!

О распятый! Снизойди же!

О, не дай мне погрузиться
в бездну безысходной муки,
в глубину, где веры нет!

Дай любить всем сердцем братьев,

жизнь, за други полагая!
Дай мне только раз увидеть
мой любимый край родной!

Вот, взгляни: остаток нити,

что меня вязала с жизнью!
О, не дай ей оборваться!
Обрати ее сюда!

Ниспошли противный ветер!

Подыми волну до неба!
Или дай мне, словно птице,
с вышины скалы слететь!

Ты ведь благостен, всесилен!

Если же моя молитва,
и молчание, и подвиг,
и работа, и посты

хоть крупицу заслужили,

хоть пылиночку награды, —
я охотно, о распятый,
все без жалости отдам.

Все отдам, готов, как грешник,

изнывать в смоле навеки, —
лишь одно теперь сверши ты
чудо: судно возврати!

Или птицею крылатой

дай мне вниз слететь отсюда,
или по лучу заката,
словно по мосту, сбежать.

Ты и сам, еще младенцем,

по лучу прошел из храма
и по морю среди бури,
как по суше, проходил.

Дай, о, дай мне это чудо!

Лишь одно, на миг единый!
Не оставь меня в тревоге,
как бессильное дитя!»

Так молил Иван Вишенский,

крест в руках своих сжимая,
и почувствовал, как дивно
облегчилась боль его.

Так легко, покойно стало,

вдруг исчезли все тревоги,
вера дивно овладела
обновленною душой.

Вера в то, что бог услышал

неотступное моленье,
что пришло мгновенье чуда —
просветление пришло.

То, чего он ждал так долго,

вдруг овеяло, как ветер,
как гармония святая,
райских кущей аромат.

И в восторге он поднялся,

и перекрестился трижды,
и благословил лучистый путь,
струившийся в волнах.

Ничего уже не видя,

только этот путь лучистый
и в далеком море судно, —
шаг ступил он — и исчез.

А в пещере опустелой

только белый крест остался,
как скелет былых иллюзий, —
и волны немолчный шум.