Сто братьев

Черт. И снова я подсознательно слушаюсь приказов Хайрама. И так каждый раз, когда мы с ним разговариваем, – рядом с ним почти все мы чувствуем себя детьми, – а подчинившись приказу Хайрама, я неизменно даю себе слово, что в следующий раз взбунтуюсь, откажусь его слушаться, и пусть он себе злится сколько влезет. Приплясывание вокруг Хайрама, лишь бы не вызвать его гнев, ничего не решает и даже, наоборот, усугубляет напряженное и сложное положение вещей, при котором один человек негативно влияет на окружение в целом. Преувеличу ли я, если объясню свое плохое настроение, свои страхи, отчаяние и все прочее реакцией на «хайрамоцентричную» эмоциональную атмосферу в библиотеке? Нельзя ли тогда утверждать, что по большей части только Хайрам и виноват – предположительно, сам того не зная, – в неловкости, которую мы, братья, испытываем при встрече? Возможно ли тогда – если Хайрам действительно первопричина всех наших ссор и свар (а вернее, он, как первенец, исправно воплощает собой гнев и недостатки предшествующего поколения и, следовательно, поколений, предшествовавших ему, уходящих в глубокое прошлое; ни один человек сам по себе не может быть истинной «первопричиной» стародавних семейных дилемм; практичнее представить «первопричиной» ряд психических травм, которые из века в век передаются по наследству; тогда можно сказать, что Хайрам напоминает безумного короля, нашего вероятного предка, о котором известно только то, что он правда был, – что, уверен, я однажды докажу, если раскопаю нужные документы) – пошатнуть и ослабить этот древний и всепроникающий домашний трепет – не знаю, как еще это назвать, – ответив на гнев Хайрама гневом? Из-за этого-то абсурдного бунта против судьбы я и швырнул теперь цветы на пол под ходунки Хайрама, ему под ноги, заключенные в клетку дребезжащей алюминиевой рамы, и сказал:

– Сам ищи свою вазу, садист.

И тут же пожалел об этом и хотел – жаждал – раскаяться и попросить прощения.

Хайрам навалился всем телом на ходунки. Он был низким, сгорбленным, пятнистым и хромым, и я снова осознал, как сильно его боюсь. Бросив цветы, я добился лишь того, что потерял преимущество – продемонстрировал чувства, чего Хайрам себе никогда не позволил бы. Что бы я ни сделал, ничто не поколебало бы его способности запугивать и стыдить.

А бедные лилии, рассыпавшись по полу, все поломались; от удара бледно-белые бутоны отвалились, местами ковер испачкала липкая белая пыльца. Несколько лепестков спланировали на пол у ножек ходунков и на черные загнутые носки туфель Хайрама. Мне вдруг захотелось извиниться перед самими цветами, даже перед Уильямом, который их принес. Как же ужасно я себя чувствовал, когда Хайрам произнес:

– Подними.

Знакомый, печальный момент. Вот бы сейчас зазвенел колокольчик к ужину. Но нет, не повезло. Еще не пришло время для сигнала, чтобы сотня взрослых мужчин поспешили со всех уголков библиотеки хватать тарелки и поварешки и толкаться над мармитами. Еще стоял рядом Дензил, рядом с ним – Сол, а рядом с Солом и почти за спиной Хайрама – Аарон и Пирс. Вот подоспел и Джо, притопал от порношкафчика. Джо держал брошюру с запретными рисунками, принес показать ее Дензилу, Солу, Аарону и Пирсу; и, конечно, вокруг стояли другие братья и всё видели; и никому из них не хотелось ввязываться в ссору с Хайрамом.

Хайрам оперся на металлическую раму ходунков, повис над ними. Пронзил меня взглядом.

– Тебя переполняет ненависть, да, Даг? – спросил он.

– Нет.

– Ты держишь все внутри – свои высокомерие и презрение к людям, – а когда не можешь их сдержать, то они вырываются и перед нами разыгрываются эти трагические сценки. Правильно я говорю?

– Нет.

– Эта семья полна любви, Даг. Мы все любим друг друга. Эта библиотека полна любви. Жаль только, ты ее не чувствуешь, Даг. Ты не можешь причаститься этой любви, потому что слишком занят издевательствами над другими. Тебе бы только издеваться над нами и порочить наших предков.

– Неправда.

– Тебе мало уничтожить живых – обязательно нужно добраться и до мертвых.

– Нет.

– Не спорь со мной, щенок. Вечер за вечером я вижу тебя на одном и том же месте у окна, пока ты роешься в старых книжках и бумажках. Думаешь, будто если найдешь болезнь в других, сам будешь здоров. Думаешь, будто если найдешь в других слабость, сам будешь силен. Что, почувствовал ты себя сильным, Даг, бросив цветы в старика?

– Нет, – прошептал я.

– Громче.

– Нет.

– Подними цветы, Даг.

Все смотрели на меня: Пирс, Аарон, Дензил, Сол и Джо с его старинными эротическими рисунками, на которые никто так и не взглянул. У дальней стены Джек в костюме для сафари подкрадывался к слепому Альберту. Белая трость прорезала воздух, но безрезультатно.

– Помогите, кто-нибудь. О, помогите! – воскликнул Альберт, в то время как Джек, опытный охотник, подбирался к его креслу.