Сто братьев

И тут двадцать люстр снова мигнули, на мгновение все чуть потемнело. Словно негативная молния, превосходный аккомпанемент к привычному громыханию окон из-за ветра. Стрелок так и заливался лаем. Доберман умудрился распутать поводок на перевернутом кресле в стиле ар-нуво, наконец освободился и носился вокруг мебели, все расширяя круги.

– Успокойся, мальчик, – крикнул бегущему псу его хозяин Чак.

Стрелок все бегал и бегал, его лапы разъезжались на скользком полу. Когда доберман вылетел на ковер, когти впились в потертую ткань, и она треснула.

Я молился, чтобы Стрелок бросился на Хайрама и сбил его с ног.

Ко мне, мальчик.

Но Стрелок помчался между диванов. Мужчины расступались перед несущимся псом. Он перепрыгнул журнальный столик в направлении узкого прохода «Геологии, естествознания и наук о минералах» и был таков.

– Не наделай там бардак! – крикнул Чак вслед любимому доберману. Откуда ему было знать о плане Стрелка облегчиться за стопкой руководств по спектроскопии кристаллов?

Но погодите. Я только что начал раскладывать по полочкам ситуацию с лилиями и Хайрамом – наш маленький полупубличный скандал, на самом деле не такой уж маленький. В такие моменты (горькие моменты, – пожалуй, их можно назвать так) я вечно сбиваюсь с мысли и начинаю расписывать окружение и не имеющие большого значения проделки своих братьев и их омерзительных питомцев. Будто это кого-то волнует. Как я обнаружил, конфликт – вот что действительно интересно. Конфликт! Конфликт всегда трудно передать словами. Под «трудно» я, пожалуй, имею в виду «больно». Но еще я имею в виду и строгость. Технические аспекты описания настоящего конфликта устрашают. Во-первых, нужно заявить антагонистов. Здесь важно избежать удобных упрощений и подчеркнуть все неявные и неразрешимые проблемы личности и желания, благодаря которым наши жизни и потребности столь разнообразны и несхожи. По сути, человека трудно описать потому, что его трудно познать. Одно из печальных свойств самых тесных отношений – испарение близости как производная времени, трений и всех мелких недопониманий, что неизбежно происходят между людьми и год за годом приводят их к одним и тем же затертым выводам: разговор замолкает, дружба прекращается.

При всем при этом позвольте мне заявить, что мой брат Хайрам – невероятный козел. Просто тот еще мудак. Он находит твои самые слабые места, а потом изводит тебя, пока ты уже не готов практически на все, лишь бы спастись от его сухого хрипения и костлявых кулаков, сжимающих ходунки. Голос Хайрама еще и дрожит. Хайраму девяносто три, у него сбивчивое дыхание, голос естественным образом срывается и надламывается. Можно обоснованно предположить, что в тот вечер, с цветами у ног и молодыми людьми, собравшимися вокруг поглазеть на происходящее, он мог усомниться в своей эффективности как живого символа силы и могущества. Не стоило.

– Посмотри на себя, Даг. Честно посмотри на себя – как ты стоишь, как волосы прячут твои глаза. Тебе бы постричься и побриться. – Он сделал паузу, прокашлялся, с трудом набрал воздуха в грудь. Продолжил: – Тебе бы приодеться. Этот костюм тебе даже не идет. Кто вообще еще носит вельветовые пиджаки? Ты даже стоять прямо не можешь, Даг. Ты сутулишься. Ты всегда сутулился. У тебя осанка слабой личности.

В такие времена я клянусь себе – конечно, всегда постфактум – не ходить на наши вечера и заниматься чем-нибудь конструктивным: заново знакомиться с малоизвестной литературой по геральдике или набрасывать схемы семейного древа, чтобы в дальнейшем их аннотировать. Чистых семейных древ много не бывает.

– Даг, даже хорошо, что отца больше нет с нами и он не видит, во что ты превратился.