Сто лет Ленни и Марго

Пока ее не было, я разобрала загончик Джереми, выкинула припасенное для него зерно. Убрала ее диван, купила нам новое зеркало в зеленой раме и повесила на стену. Может, Мина все это и заметила, но ничего не сказала. Она села рядом с мужчиной в костюме и улыбнулась мне как-то непонятно. В обществе полностью одетых людей Мина казалась еще раздетей.

– Надо бы тебя научить не свидетельствовать против самой себя, – сказала она.

– Что?

– Застаешь в своей квартире незнакомца и сразу думаешь, что тебя арестовать пришли?

– Да не меня арестовать! – огрызнулась я. – А сообщить, что ты мертва.

– Господи, Марго, я уехала в отпуск на неделю…

– Три недели.

– И ты уже считаешь меня без вести пропавшей?

– Так, а это кто тогда?

– Твой спаситель.

Я взглянула на мужчину. Тот спрятал кольцо во внутренний карман пиджака.

– Ты в секту вступила?

Мина даже прыснула от смеха.

– Знаешь, меня мама всегда об этом спрашивает. Этот человек, моя дорогая Марго…

Она начала говорить что-то на “X”, но тут мужчина сверкнул глазами, и лицо его на мгновение сделалось страшным.

– … Профессор, – закончила Мина. – Тот самый, кому ты обязана освобождением из двадцатиминутного тюремного заключения.

В ответ на мое “ой!” Профессор впервые улыбнулся.

Я воображала его совсем другим – молодым человеком с бородой в свитере и затемненных коричневых очках. А этот был строг, и волосы его, аккуратно причесанные, у висков подернулись сединой. С виду скорей политик, чем профессор.

– Профессор, – повторила я, примеряя к нему это название.

– Короче, ты не возражаешь?.. – спросила Мина, но я не взглянула на нее – думала, она с ним говорит, – пошла к своей кровати и скинула обувь.

Красные кожаные босоножки, из которых, если надеть их без носков, потом едко пахло прелью. Достиг ли запах моих ног другого края комнаты и ноздрей мужчины в костюме и моей почти раздетой соседки – вот что меня интересовало.

– Марго?

Раздраженный тон Мины изумил меня.

– Что?

– Ты не возражаешь?

– Мне уйти?

Я пошла в парк, уселась на траву – на моем белом платье, предназначенном для работы, остались потом зеленые пятна. И задумалась об угнездившемся в кармане Профессора обручальном кольце, о женщине, на которой он был женат, и о той, которую я любила, а еще – когда теперь можно будет пойти домой.

Ленни и человек перед концом

Новенькая Медсестра пришла исповедаться. Так мне, по крайней мере, показалось – будто она хочет поведать что-то. Смущенная, она торопливо подошла к моей кровати. Я села прямо, пробуя войти в контакт с отцом Артуром, и сказала: “Помилуй тебя Бог, дитя мое”, а потом театрально простерла руки – пусть полюбуется моим (воображаемым) длинным священническим облачением.

– Что?

– Ты ведь исповедаться пришла, овечка моя?

– Что? – Она запыхалась. – Нет, у меня к тебе одна просьба.

Если честно, она меня слегка разочаровала; я-то уже к тайнам приготовилась, к признаниям в злодействах огромного размаха. Приготовилась умолять Иисуса простить Новенькую Медсестру, при этом поглядывая на нее с таким примерно выражением лица: все твои тайны теперь знаю и вряд ли забуду.

Не дожидаясь моего ответа, она продолжила:

– Ты ведь по-шведски говоришь, так?

– Господь говорит на всех языках.

– А перевести сможешь? Ну, со шведского на английский?

– Смогу Когда родители разводились, меня вообще переводчиком назначили – официально.

– Мы с нашим переводчиком со шведского не можем связаться, а один пациент в тяжелом состоянии. Его врач – мой знакомый, и я сказала, что ты, наверное, сможешь помочь. Тебе не трудно? Сделаешь одолжение?

Я пожала плечами. Понять не могла, чего она так разволновалась. Даже когда я согласилась, виноватое выражение не сошло с ее лица. Я пододвинулась к краю кровати, обула тапочки.

И тут мне ясно стало, в чем ее вина, причина обнаружилась. Большая, черная и всепоглощающая. Она явилась вперед Новенькой Медсестры, беззвучно и незаметно. Теперь понятно, почему та не смотрела мне в глаза, приближаясь к кровати. А я-то считала ее другом. В то время как она от начала и до конца была Иудой, предателем – подбиралась ко мне, выжидая момент, а выбранное ею орудие незаметно придвигалось к моей кровати.

– Подумала, так будет быстрее, – сказала она тихо, очевидно, пожалев уже, что не предпочла опоздание предательству.

Я ничего не ответила. Порой лучше не отвечать. Молчание убедительней слов может выразить, как презренно вероломство и велико разочарование. Скажи я хоть что-то, ей полегчало бы.

Сунув ноги в тапочки, я встала. Неторопливо, с достоинством, не позволяя ей отвести глаза.

– Прости! – Мой жаркий гнев уже заставил Новенькую Медсестру вспотеть. – Это необязательно, можем пойти пешком! – Голос ее срывался.

Но оно уже было здесь и поджидало меня.

– Я просто подумала, – продолжила она, запинаясь, – идти далеко. В другое крыло, понимаешь…