Стоик

Лорд Стейн, стоявший у главного входа, приветствовал входящих гостей. Увидев Бернис, которая входила, держа под руку Каупервуда, он подумал, что сегодня она в особенности красива – в белом греческого фасона и простоты платье со шлейфом, схваченном на талии поясом золотого цвета, ее рыжие волосы венчали ее одеяния, как мог бы это сделать золотой венок. И вершиной всего этого для Стейна стали его слова, произнесенные, когда она приблизилась и улыбнулась ему такой улыбкой, на которую он не смог среагировать иначе: «Бернис! Красавица. Вы образец очарования!» Каупервуд не услышал этого приветствия, потому что остановился обменяться несколькими словами с одним из наиболее важных держателей акций.

– Мой танец второй, – сказал Стейн, задержав на мгновение ее руку. И она милостиво кивнула.

Встретив Бернис, он теперь самым сердечным образом приветствовал Каупервуда, почетного гостя, он задержал его достаточно долго, чтобы многочисленные официальные лица подземки и их жены успели поприветствовать американца.

Вскоре всех пригласили в зал на трапезу, и гости вошли, расселись, погрузились в разговоры, принялись пригубливать вино редкого урожая и особый сорт шампанского, который, как надеялся Стейн, удовлетворит самые изысканные вкусы. Смех и гул разговоров становились все громче, их украшали мягкие звуки музыки, приплывающие из соседнего зала.

Бернис досталось место чуть ли не во главе стола, с одной стороны от нее сидел лорд Стейн, с другой – граф Брекен, довольно привлекательный молодой человек, который задолго до конца третьего блюда умолял ее быть милосерднее к нему и оставить за ним хотя бы третий или четвертый танец. Но как бы она ни была увлечена и польщена, ее глаза постоянно следили за движениями Каупервуда, который сидел на другой стороне стола и оживленно разговаривал с необыкновенно привлекательной брюнеткой, сидевшей с одной стороны от него, но при этом не пренебрегал и очаровательной красавицей с другой стороны. Она была довольна тем, что он расслаблен и весел – сама она давно не видела его таким.

Но трапеза продолжалась довольно долго, а запас шампанского был неисчерпаемым, и ею понемногу овладел страх за Каупервуда. Его жесты и разговор, как отмечала она, становились все более оживленными явно из-за выпитого шампанского, и это ее беспокоило. И когда, наконец, лорд Стейн объявил, что все, кто хочет танцевать, могут теперь перейти в танцевальный зал, и Каупервуд подошел к ней и пригласил ее, его раскованные манеры еще больше обеспокоили ее. Тем не менее двигался он, как самый трезвый из всех присутствующих. Когда они танцевали вальс, она прошептала ему:

– Ты счастлив, дорогой?

– Никогда не был счастливее, – ответил он. – Я с тобой, моя красавица.

– Дорогой! – прошептала Бернис.

– Все прекрасно, Беви, правда? Ты, это место, эти люди! Это то, что я искал всю мою жизнь!

Она улыбнулась ему радостно, но в этот самый момент почувствовала, как его качнуло, он схватился рукой за грудь и пробормотал:

– Воздух, воздух. Мне нужно выйти на воздух!

Она взяла его за руку и повела к открытой двери на балкон, выходящий на море, а там подвела к ближайшей скамье, на которую он тяжело и беспомощно рухнул. Она, объятая ужасом и тревогой, бросилась к проходящему мимо слуге с подносом.

– Пожалуйста! – воскликнула она. – Мне нужна помощь. Позовите кого-нибудь, чтобы помочь мне отвести его в спальню. Он серьезно болен.

Испуганный слуга тут же позвал дворецкого, тот позвал других слуг, и они отнесли Каупервуда в свободную комнату на том же этаже, после чего поставили в известность лорда Стейна, который, увидев Бернис, был настолько потрясен ее отчаянием, что приказал дворецкому перенести Каупервуда в свои покои на втором этаже и немедленно вызвал врача – доктора Миддлтона. Кроме того, дворецкому сказали, чтобы слуги помалкивали о случившемся.

Каупервуд тем временем начал шевелиться, и когда появился доктор Миддлтон, он настолько пришел в себя, что больше был озабочен не своим состоянием, а мерами предосторожности. Он сказал Стейну, что чем меньше будут говорить об этом происшествии, тем лучше, а если что и будут говорить, так пусть о том, как он оступился и упал. Он сказал, что не сомневается: к утру он придет в себя. Доктор Миддлтон, однако, имел на сей счет другое мнение и дал Каупервуду успокоительное. После чего посоветовал пациенту оставаться на месте минимум день-другой, чтобы он, доктор, мог понять, нет ли осложнений после случившегося приступа. Потому что, как он сказал Стейну, происшедшее с Каупервудом, вероятно, выходит за рамки обычного обморока.

Глава 61

На следующее утро, проснувшись в покоях Стейна, Каупервуд обнаружил, что он здесь один, если не считать очень вежливых слуг, которые то приходили, то уходили, и вот тогда-то он и начал перебирать в уме тревожные подробности всего, что так мгновенно произошло с ним вчера. Он был немного напуган, потому что, стоило ему только обрести некоторую уверенность в устойчивости своего физического состояния, как его болезнь столь неожиданно дала знать о себе.