Стоик

Из друзей Каупервуда, пришедших тем днем и на следующее утро в особняк к телу, которое лежало теперь в просторной гостиной, допустили лишь тех, кто был в списке Бакнера Карра. Другим было рекомендовано посетить церемонию прощания на Гринвудском кладбище в Бруклине на следующий день в два часа пополудни.

Сын и дочь Каупервуда тем временем зашли к Эйлин, и было решено, что они поедут первыми следом за гробом. Но к этому времени все нью-йоркские газеты сообщали о так называемой неожиданной смерти Каупервуда, который только шестью неделями ранее прибыл в Нью-Йорк. Поскольку число его друзей велико, писали газеты, на отпевание будут допущены только близкие друзья семьи; однако это никак не повлияло на поклонников Каупервуда, которые собирались приехать на кладбище.

И вот в полдень следующего дня перед особняком Каупервуда начал выстраиваться похоронный кортеж. На улице собирались группы людей, чтобы поглазеть на происходящее. За катафалком шел экипаж с Эйлин, Фрэнком Э. Каупервудом-младшим и дочерью Каупервуда Анной Темплтон, следом в линию выстроились другие экипажи, они двигались по шоссе под затянутым тучами небом, а в конце пути въехали в ворота Гринвудского кладбища. За мощными деревьями вдоль обеих сторон поднимающейся по длинному склону гравийной дороги виднелись самые разные надгробья и монументы. Кортеж проехал с четверть мили по этой дороге, уходившей вверх еще дальше, и свернул на ответвление вправо, проехал еще несколько сот футов и остановился среди могучих деревьев у величественной гробницы, возвышавшейся перед ними.

Вокруг на расстоянии приблизительно в тридцать футов не было никаких других надгробий, и усыпальница Каупервуда стояла серая и строгая, северная версия греческого храма. Четыре изящные колонны слегка измененного ионического стиля образовывали «крыльцо» и удерживали на себе треугольный фронтон без всяких украшений или каких-либо религиозных символов. Над дверями усыпальницы тяжелыми прямыми буквами было высечено его имя: ФРЭНК АЛДЖЕРНОН КАУПЕРВУД. Три гранитные ступенчатые платформы были усыпаны цветами, а массивные бронзовые двери стояли широко раскрытыми, ожидая прибытия этого прославленного человека, готового упокоиться здесь навеки. Каждый, кто видел это сооружение в первый раз, наверняка почувствовал его суровое величие, его выдающееся художественное исполнение – его высокая и полная достоинства безмятежность, казалось, задавала тон всему кладбищу.

Когда Эйлин из своего экипажа увидела всю усыпальницу целиком, ее в очередной и последний раз поразило умение мужа подать себя. Но и думая об этом, она закрыла глаза, словно чтобы не видеть гробницы, а вообразить себе его таким, каким она видела его в тот последний раз, когда он стоял перед ней впечатляюще живой и уверенный в себе. Ее экипаж стоял, пока катафалк подъезжал к дверям усыпальницы, пока с него снимали тяжелый бронзовый гроб и ставили среди цветов перед трибуной для священника. После этого приехавшие проводить Каупервуда начали выходить из экипажей и направляться к шатру, поставленному перед усыпальницей. Под полотняной крышей их ждали скамьи и стулья.

В одном из экипажей рядом с доктором Джеймсом сидела Бернис и молча смотрела на усыпальницу, в которой упокоится навсегда ее любовь. Она не могла плакать. И не стала бы. Потому что бессмысленно противостоять лавине, которая уже сошла так далеко, что уничтожила для нее сам смысл бытия. По крайней мере, таким было ее настроение или реакция на происходящее. Однако слово, снова и снова повторявшееся в ее голове, было «Выстоять! Выстоять! Выстоять!»

Когда все друзья и родственники расселись по местам, священник епископства преподобный Хейвард Креншоу занял свое место за трибуной, и через несколько секунд, когда воцарилась тишина, начал говорить голосом скорбным и ясным:

«Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек»[40].

«А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его»[41].

«Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него»[42].

«И сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»[43]

«Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета всякий человек живущий.

Подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то.

И ныне чего ожидать мне, Господи? надежда моя – на Тебя»[44].

«Если Ты обличениями будешь наказывать человека за преступления, то рассыплется, как от моли, краса его. Так, суетен всякий человек!»[45]

«Господи! ты наше прибежище род в род.

Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог.

Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: „возвратитесь, сыны человеческие!“