Столько лет спустя

Такие потрясения бывали в послевоенной Старой Рус­се не однажды. Много лет спустя после войны строители рыли котлован под фундамент будущего гаража. На лопа­ты стали вдруг попадать обрывки одежды, обувь, кости. На глубине полутора метров открылось — расстрелянные женщины, семь детей, которым не исполнилось и десяти, старики, юноши…

Из земли доставали брошки, кольца, сумочки, серьги, нашли остатки пухового платка, сантиметр, детские иг­рушечные часы. По ним старорусцы узнавали своих род­ных, друзей, знакомых.

* * *

Я перечитываю слова указа: «За мужество и стой­кость, проявленные трудящимися города…»

Бои здесь были действительно жестокие. Не только на земле, но и в небе. Здесь воевал Алексей Маресьев. Здесь летчик Тимур Фрунзе, сын легендарного полковод­ца, в паре с лейтенантом Шутовым завязал бой с немец­кими бомбардировщиками и истребителями. Бомбарди­ровщиков было тридцать (!), а истребителей восемь (!). Советские летчики заставили врага сбросить бомбовый груз на немецкие войска.

Первым сбили Шутова, и Тимур продолжал сражать­ся один. Посмертно ему, Тимуру Фрунзе, присвоено зва­ние Героя.

Много горожан ушло в партизаны. Старая Русса — один из тех городов, который дал целое партизанское соединение. О том, как сражались здесь партизаны, рас­сказывал мне командир разведки 4-й старорусской парти­занской бригады Владимир Иванович Кухарев:

— У нас повторили подвиг Зои Космодемьянской. На глазах у подруг повесили школьницу Нину Козлову. Она не созналась, что связана с нами.

Впрочем, мне, наверное, надо рассказать о самом Кухареве. Во-первых, он мне ближе других. А во-вторых, несколько лет назад Владимира Ивановича не стало.

Уходят люди, лучшие люди уходят.

Я просто обязан рассказать о Кухареве.

Простая мудрость

Днем ли приезжал в Старую Руссу, ночью ли на поезде, я всегда шел прямо к нему. Хоть в избе его не очень просторно, он держал постоянно комнату с нетронутой постелью.

— Не ты, так другой кто может приехать,— объяс­нил он.

Могли приехать к нему старые латышские стрелки, бывшие партизаны, с которыми он прошел войну, учите­ля, музейные работники. Поскольку гости у Владимира Ивановича только дорогие, других нет, чтобы никто из них не оказался нежданным в доме, он и выделил им комнату.

Однажды я застал у него дома знакомого плотника из соседней деревни — высоченного, крепкого, с лохма­тыми бровями старика. Иван Петрович сидел, положив на стол большие узловатые руки.

— Ты вот,— спрашивал он степенно,— расскажи, как там, за морями-океанами живут? Как думаешь, чем они от нас, а вернее… чем мы от них отличаемся?

Я стал рассказывать ему о комнате Кухарева, которую он отделил для гостей. О том, что, приезжая в Ста­рую Руссу днем, ни разу еще не застал его дома: то помо­гает соседу крышу чинить, то на другом конце улицы кому-то дрова пилит и колет, то ворота новые ставит. А случай с Румянцевым?

…Михаил Румянцев умирал от рака желудка. Как-то зашел к нему Кухарев. Крыша прохудилась, течет. Сби­лись возле больного детишки, трое — уже полусироты. Вернулся Владимир Иванович домой и попросил жену: «Поскреби-ка деньжат…» Потом пошел по соседям, те помогли. Купили рамы, балки, доски, шифер. Через два дня, в воскресенье, во двор к Румянцевым пришли две­надцать человек. Больной только глазами показал, чтобы вынесли его во двор. Кухарев командовал, распоряжался в доме, а Михаил Румянцев лежал на тихом июньском дворе, молча смотрел на все.

— Теперь тебе умирать нельзя,— говорил через не­сколько дней Кухарев,— дом-то как новенький.

Больному в самом деле стало лучше. Однажды они с Кухаревым съездили даже на охоту.

Он прожил еще целый год. Это, конечно, Кухарев продлил ему жизнь.

Такие вот дела, говорил я Ивану Петровичу. У одно­го журналиста прочел я мудрость, поразившую меня про­стотой: самое главное в твоей жизни — не ты сам. Главное — не ты сам… Так вот, отличие наше в том…

— Да, да, да…— говорил в задумчивости старый плот­ник.

* * *

Был вечер, потом ночь, потом было утро, а мы все го­ворили, говорили в этот мой приезд. Впервые приехал я к Владимиру Ивановичу не просто в гости, а в коман­дировку. Впервые записывал в блокнот все, что он рас­сказывал мне, выстраивал хронологию его жизни.

Его биография — во многом типичная биография поколения.

«Летом в семнадцатом отец мой Иван Васильевич, крестьянин-середняк, помогал однажды соседскому пар­нишке запрягать лошадь, та взбрыкнула и ударила отца сразу двумя ногами — в голову и в грудь.