Столько лет спустя

В июле бомбили, на станции рвались цистерны с го­рючим. Из больных лошадей, которых нам оставили, подправили мы мерина вороного. Я его больше всех лю­бил. За то, что он один из всех ел горелый овес, черный, как черный кофе. И он не боялся бомбежек. Бревна та­щить под блиндажи, продукты в лес, в разведку в сосед­ние деревни — все он. «Ворон, Ворон»,— позову его, и он трется мордой. Ласковый был.

Да, так в райкоме мне сказали, пойдешь в тыл к нем­цам. Партизанские отряды будешь организовывать, род­ных отправь, скажи, что в командировку едешь, дней на двадцать.

И с Таисией, и с Виктором — сыном, и с матерью я вроде как и не попрощался, дескать, в самом деле — в командировку, на несколько дней. А новый председа­тель колхоза Барабанщиков, я его вместо себя оставил, все говорил мне: «Да успокойся ты, не волнуйся, отправ­лю я твоих, успею. На твоем же мерине».

В Залучье впервые увидели фашистов. По три в ко­лонне — сапоги, зеленые брюки в голенища заправлены, френчи зеленые — рукава закатаны и грудь нараспашку. С автоматами.

Ну так вот, кончается моя «командировка», мои два­дцать дней. И тут — бой в Кузьминском. Наши раненые отползли, почти вся деревня уже врагами занята, только кусочек самый, где мой дом, еще свободен. Где семья? Думаю, повесили всех. Я — к Трофиму, к командиру: пойду в деревню, не могу. Он мне: «В доме документы остались?» — «Не помню. Протоколы комсомольских соб­раний».— «Сожги дом». Я — во двор. Перины валяются, пух летит, горшки, ухваты раскиданы, на полу — фото­графии. Ведра, коромысла брошены. Тут — две мины в крышу!.. Выскочил. Спички достаю — руки дрожат, не могу. Свой собственный дом и сарай поджигать… Сам ведь, этими вот руками строил, с двадцать второго года пять лет строил, по венцу, по бревну. Полыхнуло. А во дворе еще пять ульев стояло, пудами мед с улья брали. Такое богатство — немцам. Вылил я ведро воды на улья, чтобы пчелы меня не покусали, и схватил горсть меда в две руки. Думал, все меньше останется… И так под прикрытием дома горящего побежал с медом в руках. Взрывы кругом, стрельба. Упаду, поднимусь, снова упа­ду. Когда прибежал к нашим, к Трофиму, мед мой — как ком травы. Мне за всю жизнь так тяжело не было, как тогда,— семья потеряна, дом свой сам сжег и даже мед вот не донес. Пососали мы его — грязь. Обнял меня Тро­фим за плечи.

Потом видим, по лесу женщина бежит. Ширкина Ма­рья — мать секретаря райисполкома, соседка. «Твои-то,— кричит мне,— уехали. На мерине твоем». Ворон, Ворон!..