Стон (СИ)

Маленький дом, затерявшийся в новорожденной зелени сада; Джон, поглядывающий искоса, с презрительным недоумением и настороженным ожиданием битвы; окутанная вечной дымкой Британия, где никогда, никогда, никогда он не мог согреться по-настоящему; Шерлок… Шерлок. Его холодные глаза, от взгляда которых покрывалось инеем сердце. Его горячие глаза… Какими горячими могут быть глаза Шерлока, боже, какой ослепительной влагой могут наполниться! Когда рядом Джон. Когда они оба рядом. Двое.

Не приснилось ли это? И зачем нужен был этот мучительный сон?

Вот же оно — его место. Этот просоленный берег, теплый ветерок, врывающийся в незашторенное окно, запах моря, песка и рыбы. Запах сладкого кофе со сливками, который так любит Киро. Киро, не растерявший ни капли прежнего обожания. Неухоженный, изможденный, высохший в своем отвратительном кресле, но в сиянии незабытой любви казавшийся невероятно красивым. И величественным.

Неужели все эти долгие годы Сад оставался тем своевольным, упрямым, хохочущим в полное горло дичком, а глянцевая позолота лишь прикрыла шершавые от соли коленки и локти?

Кто же он, черт побери?! Кто нёсся вперед, не зная устали, глотал, не зная насыщения? Кто корчился в сладострастных муках, насаживаясь на искусственный член? И кто, увидев однажды блистательно странного, даже на первый взгляд непокорного незнакомца, тут же захотел его взять, сделав первый шаг к своему позорному краху?

А может быть, к избавлению?

Не потому ли так яростно метался в нем алчный, безжалостный зверь, что тянуло его сюда, в эту благословенную глушь?

Мысли путались, цепляясь одна за другую.

— Почему ты здесь? И какого х*я вдруг заявился ко мне?

Садерс болезненно вздрогнул: каждый нерв забился, затрепетал. Но отвечал он сдержанно, стараясь не замечать нарочитой, режущей ухо грубости — Киро никогда не был груб, особенно с ним.

— Зачем я здесь — понятно. Куда отправиться тому, кто всё потерял? Домой. Почему притащился сюда, в этот дом, не знаю. Хотя нет. Наверное, знаю. Теперь знаю.

— Ты разорен?

— Я разрушен. Это гораздо хуже.

— Разрушен? Странно. — Киро потянулся за сигаретой. — Я видел тебя однажды. По телевизору. Чуть экран не разнес — так в него врезался. Кретин! Я сразу узнал тебя, маленький. Почему я тебя узнал? Другое имя, другое лицо. Ничего не осталось от того мальчишки, которого когда-то я совратил.

— Что? Неправда. Это я тебя совратил. Я помню, как подсматривал за тобой из-за угла, как хотел тебя. Ты шел в сторону моря, красивый до боли, а у меня подгибались колени. Ты и сейчас красивый.

— Не ври, засранец, — беззлобно оборвал его Киро. — Ты никогда не был в меня влюблён. А вот я… — Он невесело улыбнулся. — Как будто вчера целовал твои губы. Сухие, горячие… Сладко до дрожи. Черт. Не хочу вспоминать.

— А я сейчас только это и вспоминаю. Расскажи о себе.

Киро резко махнул головой.

— Нет! Ни за что. Это запретная тема. Если бы можно было вытравить память…

— Тебе придется. Я должен знать, Киро.

— А не пошел бы ты? — зло сощурился тот. — Должен… С чего это? Выпотрошишь мою душу и смоешься. Пошел ты! Лучше налей — хочу напиться до ссаных штанов. И ты меня не остановишь.

Садерс поднялся, подошел сзади и прижался губами к поредевшим, до плеч отросшим кудрям. Так тепло, так хорошо…

— Прости меня. Прости. — Он осторожно погладил ладонью затылок — мягкие волосы льнули к пальцам. Как и сам Киро когда-то льнул к своенравному, несговорчивому мальчишке.

— Да брось ты, — Киро слегка запнулся: дыхание грело кожу, неожиданное прикосновение вызывало трепет — он не был готов к нежности, тем более к нежности Рэма. — За что мне тебя прощать? Мы были детьми. Особенно ты.

— Наши ласки не были детскими, Киро, и ты это знаешь.

— Знаю. Они были… безумными. Я обезумел тогда. Но ты так стонал… Тихо-тихо. Дьявол! — Киро сжал кулаки. — Дьявол! Дьявол! Зачем?! Это я должен умолять тебя, Рэм. Чтобы простил. Как я мог, господи?! Это мучительно, понимаешь? Всё — мучительно. Каждое воспоминание. Твоя тонкая талия, атласные щёки, выпирающие позвонки… Страшный грех, за который я никогда не смогу расплатиться. Уезжай поскорее, прошу. Повидались, и слава богу.

— Я останусь с тобой. Навсегда. Больше никуда не уеду.

— Ты? — растерявшийся Киро недоверчиво вскинул глаза. — Ты останешься в этой дыре? И думаешь, я поверю?

— Мне плевать, поверишь ты или нет. Я сказал то, что сказал.

— Трепло. Всегда был треплом. — Киро с силой качнул коляску. — Нехер меня жалеть! Тем более ты никогда не умел это делать. А этого сраного кресла я стою — будь спокоен.

— Я хочу жить с тобой. Здесь, в этом доме. И если тебе станет от этого легче, считай, что ты меня приютил. Мне некуда больше деться. В дом Лорены я не пойду.

И сказано это было так, что Киро поверил. Поверило его обливающееся жаром сердце, но отозвалось ноющей болью — не может такого быть. Слишком невероятно, и слишком щедро. С чего бы судьбе подкинуть такой сладкий кусок? Чем он его заслужил? Жалкий неудачник, разменявший свою драгоценную жизнь на фальшивые побрякушки.