Стон (СИ)

Старик не позволял себе опуститься — не хватало ещё задохнуться в собственной вони. Такого подарка ни Богу, ни Дьяволу он не сделает. Сил на это оставалось всё меньше, желания не было вовсе. Зачем? Кому нужны его отмытые руки и ноги? Но перед сном, кряхтя и чертыхаясь, он тащился в душ, и там, намыливая всё ещё стройное, но отвратительно ветхое тело, смывал с себя следы дневной маеты. Раз в месяц у местного брадобрея коротко стриг обесцвеченные временем волосы. Стирал и гладил одежду. Чистил обувь. Наводил в доме порядок. И в этих нехитрых хлопотах заключалась вся его жизнь. Не считая яростных монологов, обращенных к безучастному небу и столь же безучастной бездне.

Двадцать лет бессмысленного существования раздробили память Старика на крошечные кусочки, собрать которые в единое целое он, как ни старался, так и не смог. Он давно не помнил себя самого: кем был когда-то, что его окружало, какие страсти кипели вокруг. Смутные видения о ком-то сильном и беспощадном, рухнувшем с небывалых высот, не беспокоили его совершенно. К нему это отношения не имело.

Он знал только этот берег и Киро, подарившего ему шанс снова стать человеком. Он знал тоску по нему. Страстное желание уйти. Надежду, что ждать осталось недолго. Ярость на двух заигравшихся идитов, управляющих дарованными им Владениями по-детски неумело и бестолково, играющих с ним также по-детски жестоко, глухих к ежедневным призывам избавить наконец от мытарств, от испытания слишком затянувшейся жизнью.

И нежность — небывалую, вновь и вновь ошеломляющую своей нерастраченной силой. К Шерлоку. К тонким, подвижным пальцам, которые так смертельно хотелось поцеловать.

Собственно, этого ему было достаточно.

*

Заболел он неожиданно, в одночасье. Наступило утро, когда подняться с постели получилось с трудом — силы оставили. Ни кусочка, ни крошечной капли силы. Чужое, неподъемное, наполненное пугающей тяжестью тело, которое еле-еле удалось дотащить до унитаза, чтоб позорно не намочить штаны…

Слабость изводила паралитической дрожью — и кружки не удержать.

Потом на иссохшее тело набросилась боль. Набросилась кровожадно и алчно: ни на минуту не оставляя своё черное дело, пожирала отмирающие внутренности, ломала кости, догрызала остатки разума и души.

Старик терпеливо и чутко прислушивался к её звериному урчанию, пытаясь понять, что это: рак или поедающая его тоска. Но что бы это ни было, он с радостью принял казнь. Несомненно, боль очень быстро его убьет — вряд ли сердце выдержит столь свирепый напор. Старик успокоился и перестал враждовать с Небесами и Преисподней.

С болью он не боролся. Даже думать об этом не смел. И как бы он мог? Она приближала так долго вымаливаемый конец. Пил анальгетики и стискивал зубы. К тому же, кто-то из тех Двоих как видно решил его пощадить — временами боль отступала. Сознание Старика прояснялось, чуть-чуть прибавлялось сил, и он пожелтевшим, изможденным призраком брел к берегу моря. Шел еле-еле, отдыхая на каждом шагу, а дотащившись, падал на спину, долго восстанавливая изодранное дыхание.

Отдышавшись, он садился к морю лицом, зло отгоняя пугливую мысль, что вряд ли осилит дорогу назад. Но соленая влага его освежала, он благодушно жмурился и улыбался. Наслаждался уходящей жизнью.

Браниться больше не было смысла — его наконец-то услышали.

Теперь он беседовал, и беседовал исключительно с Шерлоком. Шептался как заговорщик. Рассказывал о Киро, о том, как скучает по нему все эти двадцать лет, как прекрасен Киро, как великодушен и добр.

И как безумно Старик влюблен. В него. В своего Шерлока.

В умирающем сердце любовь вспыхнула с новой силой. Любовь без воспоминаний и грёз. Не имеющая очертаний. Просто нечто огромное и сияющее. Даже боль не могла притушить это всеобъемлющий свет.

Надышавшись и наговорившись, Старик отправлялся домой, преодолевая обратный путь на пике изнеможения. До постели добирался, шатаясь и издавая громкие, хриплые стоны — устал, боже мой, как я устал… Валился на старый диван почти без чувств и погружался в полный кровавого ужаса сон.

Так он и доживал — от боли до боли.

*

Сегодня у Старика особенный день — сегодня Старик умрет.

Ему снился Шерлок — молодой, улыбающийся и счастливый. Он стоял на том самом месте, где когда-то задохнувшийся от быстрого бега Киро впервые прижал к себе тонкое, позолоченное медовым закатом тело и выдохнул в обветренный рот: «Я без ума от тебя, мой Ромео».

Шерлок пристально вглядывался в горизонт: как видно, кого-то ждал. А может быть, просто наслаждался раскинувшимися перед ним синью и беспредельностью. Море ласкало его босые ступни, ластилось, заигрывало, манило.

«Осторожно, Шерлок! — в ужасе крикнул Старик. — Море сегодня опасное».

Но Шерлок успокаивающе качнул головой: не волнуйся, я буду осторожен.

И улыбнулся.

Старик прошептал: «Мой мальчик…»

А потом крикнул так громко, как только позволили изношенные, забитые никотиновой гарью легкие: «Мальчик мой! Ты простил?»

И услышал: «Я простил тебя, маленький…»