Читаем Стон (СИ) полностью

Полноценной жизнью его существование было сложно назвать, но даже просто жизнь на Бейкер-стрит, с которой он уже тысячу раз простился и потерял надежду увидеть, была бесценным подарком.

Он очень старался вернуть хотя бы малую часть утраченного порядка вещей, упорно создавая видимость жизни, которую вел всегда. Поднимаясь на рассвете, он принимал душ, варил кофе и подолгу пил его, придавая процессу форму своеобразного ритуала, а если посмотреть правде в глаза — попросту оттягивая момент, называемый началом нового дня.

Когда истощенный недосыпанием организм не выдерживал и, защищаясь от перегрузки, все-таки отключался, ненадолго впадая в короткое небытие, Шерлок чувствовал себя значительно лучше и, проснувшись, даже готовил нехитрый завтрак, получая удовольствие от видимой нормальности такого утра.

Непродолжительный сон заметно его освежал и вселял надежду, что всё ещё может когда-нибудь измениться. Человек — выносливое создание, и всегда может начать сначала.

Он подолгу смотрел в окно, и в такие дни город пугал его значительно меньше. Мелькала мысль решиться и наконец-то выйти из дому, пройтись по знакомым улицам. Отдохнувшему сознанию она уже не казалась дикой.

Слегка приободрившись, Шерлок проделывал упражнение, неплохо тренирующее память: принимался в деталях представлять окружение Бейкер-стрит — здания, двери и витрины магазинов, решетки и вывески, трещинки и неровности мостовой, вновь и вновь убеждаясь, что, несмотря на редкие пешие прогулки, он помнит всё до мельчайших подробностей.

Чаще всего ему вспоминалось небольшое кафе, где когда-то он проводил вечера за компьютером и чашечкой кофе — в этом скромной заведении его готовили потрясающе вкусно. Это удивительно, но в памяти каждый раз всплывали всё новые и новые, незаметные глазу детали. Ему нравился столик в углу, где по непонятным причинам ему думалось лучше, чем у себя в гостиной. Его заприметили официанты, никогда не тревожили и лишь подливали свежую порцию кофе, исчезая незаметными тенями. Такое безраздельное погружение в себя по обыкновению случалось тогда, когда очередная задача полностью завладевала его сознанием, отгораживая невидимой стеной от внешнего мира.

Всё было тогда просто и хорошо.

Как отчаянно тосковал он по тем замечательным дням беззаботности и чистоты, понимая, что они никогда уже не вернутся, и даже если однажды ему удастся выбраться из глубинного мрака, всё так или иначе будет носить отпечаток пережитого потрясения.

Ни о каких загадках, ни о каких увлекательных делах не могло быть и речи. От одной только вероятности погружения в чьи-то проблемы, в грязь человеческих мерзостей Шерлока охватывал ужас.

Нет! Ни за что!

Довольно заигрывать с демонами. Одного из них он уже вызвал.

*

После разговора с Майкрофтом, а особенно после разговора с домовладелицей, Шерлок твердо решил не сдаваться. Он ещё не знал, как будет действовать дальше, как будет бороться с последствиями того, что разделило его жизнь на свет и тьму, но видеть жалость во взгляде близких он больше не мог. И выглядеть жалким — тоже.

Первым шагом на пути выздоровления будет выход на улицу.

Обязательно.

Непременно.

И очень скоро.

С него довольно существования в образе бледной тени, бесцельно слоняющейся по небольшому пространству квартиры. Он соскучился по дождю и ветру, по туману, забирающемуся за ворот пальто, по засыпанным листьями аллеям уютного скверика, в котором когда-то изредка прогуливался перед сном.

Шерлок дал себе срок: до окончания этого месяца прийти в себя и сделать свой

первый шаг. А оставшееся время посвятить подробному изучению жизни врага. Что ему это даст, не имеет значения, но он должен узнать о нем всё возможное, и даже придуманные, либо не до конца правдивые факты публичной жизни Садерса Рэмитуса позволят Шерлоку сделать определенные выводы о безумце, для которого человечество — тупое безликое стадо, а жизнь — лишь арена для извращенных, жестоких игр.

А там поглядим…

*

Шерлок конечно предполагал, что Сад — человек непростой, но столкнуться с такой колоссальной силой, какую представлял из себя его недавний мучитель, он ожидать не мог.

Сбросить подобное могущество с прочно занятого им пьедестала практически невозможно.

Как обвинить в преступлениях неприлично богатого и щедрого бизнесмена, занимающегося всеми возможными формами благотворительности по всему миру?

Преступления? И даже убийства? Бога ради, зачем ему это надо?! Он жертвует огромные суммы на борьбу с лейкемией. Бред…

Как призвать к ответу порочного, безнравственного изувера, если на аудиенции сам Папа Римский благословляет его и жмет ему руку?

Он очень благороден и почтителен, этот господин Рэмитус…

Ну, не без греха. А кто безгрешен?

Этот излучающий уверенность, красивый мужчина, беседующий на приеме у Королевы с представителями высшего класса и призывно улыбающийся обворожительным дамам — разве может он корчиться в сладострастных муках на теле изнасилованного им мужчины, слезно вымаливая один-единственный поцелуй?

Да ему стоит только взглянуть, стоит поманить кончиком пальца…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Смерть сердца
Смерть сердца

«Смерть сердца» – история юной любви и предательства невинности – самая известная книга Элизабет Боуэн. Осиротевшая шестнадцатилетняя Порция, приехав в Лондон, оказывается в странном мире невысказанных слов, ускользающих взглядов, в атмосфере одновременно утонченно-элегантной и смертельно душной. Воплощение невинности, Порция невольно становится той силой, которой суждено процарапать лакированную поверхность идеальной светской жизни, показать, что под сияющим фасадом скрываются обычные люди, тоскующие и слабые. Элизабет Боуэн, классик британской литературы, участница знаменитого литературного кружка «Блумсбери», ближайшая подруга Вирджинии Вулф, стала связующим звеном между модернизмом начала века и психологической изощренностью второй его половины. В ее книгах острое чувство юмора соединяется с погружением в глубины человеческих мотивов и желаний. Роман «Смерть сердца» входит в список 100 самых важных британских романов в истории английской литературы.

Элизабет Боуэн

Классическая проза ХX века / Прочее / Зарубежная классика