Сторона Германтов

— Выбирать совершенно не нужно, мой дорогой князь, — отвечал г-н де Норпуа. — Салон, о котором вы говорите, сочетается с Академией как нельзя лучше: это настоящий рассадник академиков. Я передам вашу просьбу госпоже маркизе де Вильпаризи, она будет безусловно польщена. Что до обеда, то она выезжает очень редко, и это будет, вероятно, труднее. Но я вас представлю, и вы сами изложите ваше дело. Главное, не следует отказываться от Академии; я как раз через две недели обедаю у Леруа-Больё, а потом мы с ним вместе едем на важное заседание; без него не обходятся ни одни выборы; я уже упоминал при нем ваше имя, которое ему, разумеется, хорошо известно. Он тогда высказал некоторые замечания. Но теперь он нуждается в поддержке моей группы на ближайших выборах, и я намерен вернуться к этому вопросу; я ему вполне откровенно расскажу о сердечной дружбе, которая нас с вами связывает, и не скрою от него, что, если вы выставите свою кандидатуру, я попрошу всех моих друзей голосовать за вас (князь испустил глубокий вздох облегчения), а он знает, что у меня есть друзья. Полагаю, что, если мне удастся заручиться его содействием, у вас появятся весьма серьезные шансы. Приходите нынче вечером в шесть часов к госпоже де Вильпаризи, я вас представлю ей и расскажу, чем окончился утренний разговор.

Так князь Пфаффельхайм оказался в гостях у г-жи де Вильпаризи. Когда он заговорил, я был глубоко разочарован. Я знал, что у каждой эпохи есть свои особые черты, которые характернее национальных, так что в иллюстрированном словаре, где все, вплоть до Минервы, изображены в своем истинном виде, Лейбниц в парике и брыжах очень мало отличается от Мариво или Самюэля Бернара[174]; но я понятия не имел, что национальные черты выразительнее кастовых. И вот они воплотились передо мной, причем не в словах, где я заранее готов был услышать шелест эльфов и пляски кобольдов, а в других изменениях, ничуть не меньше свидетельствовавших о своем поэтическом источнике: я услыхал, как краснолицый пузатый коротышка рейнграф, склонившись перед г-жой де Вильпаризи, произнес: «Топрый вечер, коспоша маркиса» с тем же акцентом, что какой-нибудь эльзасский швейцар.

— Не угостить ли вас чашкой чаю или куском торта? Он очень вкусный, — сказала мне герцогиня Германтская, стараясь быть как можно любезнее. — Я здесь ухаживаю за гостями, как у себя дома, — добавила она с иронией, придававшей ее голосу гортанный оттенок, как будто она с трудом удержалась от хриплого смешка.

— Месье, — обратилась г-жа де Вильпаризи к г-ну де Норпуа, — вы не забудете, что хотели что-то рассказать князю касательно Академии?

Герцогиня Германтская опустила глаза и слегка повернула запястье, чтобы посмотреть, который час.

— О боже! Если я хочу до обеда у госпожи Леруа еще заглянуть к госпоже де Сен-Ферреоль, пора прощаться с тетей.

И, не сказав мне «до свиданья», она встала. Она заметила г-жу Сванн, которая, казалось, испытала сильную неловкость от встречи со мной. Она, конечно, помнила, как раньше всех уверяла меня, что убеждена в невиновности Дрейфуса.

— Не хочу, чтобы мать знакомила меня с госпожой Сванн, — сказал мне Сен-Лу. — Она когда-то была кокоткой. Муж у нее еврей, а она тут у нас корчит из себя националистку. Смотри-ка, там мой дядя Паламед.