Сторона Германтов

В этом смысле, хотя в первый момент светское общество не оправдало надежд, которые возлагало на него мое воображение, и поразило меня не столько своими особенностями, сколько сходством с тем, что я уже видел раньше, но мало-помалу оно раскрылось передо мной во всем своем своеобразии. Знатные вельможи отличаются от других людей тем, что от них можно узнать почти так же много, как от крестьян; в их речи то и дело проскальзывает то, что связано с землей, со старинными господскими домами и их укладом, с древними обычаями; мир денежных мешков ничего во всем этом не смыслит. И пускай самый непритязательный в своих чаяниях аристократ в конце концов полностью приспособился к своей эпохе, все равно благодаря матери, дядюшкам, двоюродным бабкам он, вспоминая детство, обретает связь с той жизнью, которая сегодня уже почти канула в забвение. Герцогиня Германтская, окажись она сегодня у чьего-нибудь смертного ложа, ничего не скажет, но мгновенно отметит про себя все нарушения обычаев. Так, на одних похоронах ее поразило, что мужчины стоят вперемешку с женщинами — ведь существует особая церемония, которая исполняется только для женщин. Или взять покров: Блок, вероятно, думал, что он нужен только на похоронах, потому что в отчетах о погребениях читал про траурные ленты на покрове, а герцог Германтский помнил времена, когда в детстве видел, как покров держат на венчании г-на де Майи-Неля. Сен-Лу в свое время продал принадлежавшее ему бесценное «Генеалогическое древо», старинные портреты герцогов Бульонских, письма Людовика XIII, чтобы купить картины Карьера[374] и мебель в стиле модерн, а герцог и герцогиня Германтские, которых, вероятно, не слишком одушевляла любовь к искусству, да и вообще они были людьми куда более приземленными, все-таки сохранили прекрасную мебель Буля[375], создававшую в доме атмосферу, необыкновенно притягательную для художника. А писателя бы очаровал их разговор, который мог ему послужить — ведь голодному интересней всего сытый — живым словарем понятий, что с каждым днем все больше забываются: тут и галстуки со св. Иосифом, и дети, непременно одетые в голубое, и многое другое, что в наши дни найдешь только у тех, кто благосклонно и добровольно взялся хранить старину. Писателю с ними гораздо приятнее, чем в обществе других писателей, но в этом удовольствии таится некоторая опасность, ведь он может вообразить, что детали минувшего сами по себе прелестны, и перенести их в свою книгу, где они окажутся безжизненными и скучными, а он будет утешаться тем, что скажет: «Это красиво, потому что правдиво, так в самом деле говорят». Кроме всего прочего, разговоры у герцогини Германтской были хороши тем, что велись на превосходном французском языке. Так что герцогиня имела полное право потешаться над словечками «горний», «космический», «пифический», «возвышеннейший», которые употреблял Сен-Лу, а также над его мебелью из магазина Бинга[376].