Наша с АБ багги похожа на космический корабль, вернее, на НЛО, напичкана всяким тюнингом. Когда еще до пересечения границы с Китаем мы проезжали через монгольские деревни, она вызывала ажиотаж у местного населения, особенно у детей, которые в восторге бежали рядом, свистели, кричали, пытались догнать и потрогать. Уверен, что проход этой «марсианской» диковинки породит новую монгольскую мифологию. Так вот весь этот тюнинг не учитывал адскую жару. Периодически закипал и глох двигатель. Было неудобно сидеть — багги казалась каким-то самоходным постаментом. И вдобавок — безумное количество ремней безопасности, которые в жуткой жаре создавали ощущение, что тебя приклеили к сидению и замотали скотчем. Никто уже ничего не фотографировал. Все искали двадцать см тени и валились туда. Шлемы не снимали, хотя под солнцем они превращались в раскаленные кастрюли, надетые на головы. Мозги плавились буквально. В этих экспедициях многие иносказания обретают прямой смысл. Когда я увидел, что датчик температуры охлаждающей жидкости в нашем НЛО показывает 250 градусов, стало понятно, что его надо ремонтировать. И вот тут я сломал зуб. Как? Не знаю. Хотелось бы сказать, что в борьбе со стихией. Но нет. Все было прозаично. Ближе к вечеру на одной из остановок от багги даже не отходили — сил не осталось. Выпили горячей воды (другой не было). Подошел Леша Чубайс (сын АБ) с бутербродами. Я ухватил этот песчаный бутерброд, стал жевать и почувствовал, что вместе с песком жую свой зуб. Я его выплюнул вместе с песком, так что Зубной фее его не найти.
В темноте мокрые, грязные, беззубые (один из нас), начали ставить палатки. Договорились, что точка невозврата пройдена. Завтра идем на вторую половину маршрута. Ночью началась буря.
Я слышал выражение «Буря в пустыне» (так называлась военная операция в Ираке), но это было литературным эпитетом. И вот его материализация. Поставил палатку, надул матрас, залез в спальный мешок. Естественно, всюду — сплошной песок. Расстелил, задраил и быстро уснул. Не знаю, сколько проспал, час-два. Проснулся от жуткого шума, похожего на шум дождя или даже града — как если бы кто-то колотил по палатке палками. Удары усиливались. Вдруг палатка куда-то поехала, и, не успев испугаться, я попытался высунуться. В образовавшуюся щель повалил песок, будто кто-то лопатами забрасывал его внутрь. Мелькали фонарики, бегали люди в мотоочках, сильнейший ветер валил с ног. Увидел — или показалось? — что дальний бархан конкретно так двинулся прямо на меня. И вот тут испугался. Потому что понял: если не показалось и он дойдет, то я останусь здесь навсегда. Пролетел какой-то рюкзак. Проносились майки, продукты, пластиковые бутылки, чьи-то вещи. Где-то неподалеку с подветренной стороны должна была стоять палатка АБ и наша машина, но ничего этого я не нашел. Потом оказалось, что АБ, как это ему свойственно, почувствовал бурю раньше других, переставил палатку и переехал на другое место, не заметив, что наверху устроился кто-то из одуревших от жары техников. Так и перегонял — с человеком на крыше.
Я вылез из палатки, попытался застегнуть ее снаружи, но она взлетела. Стал ловить и цепляться за края, она надулась, превратилась в подобие воздушного шара и начала поднимать меня, как корзину. Сейчас смешно, а было жутко. Рядом огромная общая палатка воспарила и исчезла в песчаном вихре. Все были перепуганы и пытались спасти вещи, технику, еду. Барханы шевелились и грозили накрыть наш лагерь. Длилось это долго. А может и не так долго, как показалось…
На рассвете обнаружилось: многие вещи либо улетели куда-то в небесную высь, либо погребены под песком. Картина напоминала марсианские хроники: бродили люди в очках, трусах, шлемах, пытаясь что-то откопать. Ничего не было слышно — звуки уносил ветер. И до бури мы жили в песке. Но сейчас песок жил в нас: в спальных мешках, палатках, в рации, во рту, в ушах, в волосах, в глазах. Потихоньку попробовали шутить. Убедились, что все живы, никто не улетел, и никого не засыпало. Потери были, тем не менее, — пропали какие-то продукты, перевернулся бидон с водой. Одну крупную палатку нашли, установили, приготовили завтрак — смесь гречки с песком, — и двинулись вперед. Именно вперед: точка невозврата пройдена.
В пустыне очень быстро «прохладное» утро (около 28–30 градусов) становится жарким днем. Как только солнце приближается к зениту (а это происходит как-то сразу), песок раскаляется и наступает ад. Вот и теперь после ночной «холодной» безумной бури наступил обычный тихий неподвижный день. Мы тем же способом двинулись по пустыне. Опять взбирались на бархан по его пологой части и опять всеми силами старались не свалиться с вершины.