Ступени жизни

Я исходил из непреложного факта: Второй съезд писателей собирается через двадцать лет после Первого. Эпоха! Да еще какая эпоха! Сложности предвоенного времени, война и почти десятилетие послевоенного строительства. Эпоха, равной которой, пожалуй, и не было в истории. Все это нужно было осмыслить и понять и определить свое место в жизни, и свое личное, и место всей литературы. Какую роль должна была играть она в том великом историческом деле, которое творил наш народ? И чем отличается эта роль от той, что была двадцать лет назад?

И тогда, из сопоставления двух этих дат, рождался образ, образ межпланетного путешествия: летит, предположим, аппарат «СССР-1» с Земли на какую-то другую планету, ну, например, на Марс. Сначала вся его энергия и весь пафос совершающих в нем свой перелет пассажиров-звездолетчиков заключается в одном — оторваться от Земли. Но вот наступает момент, преодолевается какая-то черта, и люди начинают думать о том, как же совершится посадка на видимом уже невооруженным глазом лике Марса и что вообще получится из их предприятия?

Так представлялась мне наша эпоха. Мы ведь совершаем полет с одной планеты на другую, с планеты, переполненной злом, общественными несообразностями, людскими страданиями и горем, с планеты, жизнь которой основывалась на волчьих законах угнетения человека человеком, совсем на другую планету, с новыми человеческими отношениями, с господством нравственно высоких и разумных законов жизни, без войн и эксплуатации, без насилия над человеческой личностью. Только полет этот совершается не в пространстве, а во времени, в Истории.

Но мне кажется, воображаемая механика межпланетных сообщений, которую я попытался себе представить, действует и здесь. Было время, когда на открытие маленькой сельской электростанции в Волоколамском районе приехал Ленин и произнес по этому поводу речь. Было время, когда Ленин радовался первому советскому трактору и с производством ста тысяч тракторов связывал целый переворот в жизни деревни. Теперь этот переворот совершился, трактор вошел в нашу жизнь как самое обыденное явление.

Лихо трахтор трахторуя,
Мои милые, не вру я, ой не вру я, —

как говорится в одной «деревенской» поэме.

А электростанции, не идущие ни в какое сравнение с Волоколамской, пускаются в ход одна за другой!

Так и в литературе.

Было время, когда нашей республике исполнилось десять лет и Маяковский выступил по этому поводу с поэмой «Хорошо!».

И жизнь хороша,
И жить хорошо!

Улица моя! Дома мои! И даже «моя милиция меня бережет».

Мое! — вот пафос. Хорошо! — вот пафос.

Пафос отталкивания от старого мира, пафос содеянного. Но как великолепно и мудро сказал Есенин:

Года текут,
Года меняют лица,
Иной на них
Ложится свет.

Нам уже не десять, нам уже почти сорок лет, за плечами — почти пять пятилеток строительства, за плечами — война, горечь поражений и тяжких дум, сознание совершенных ошибок, и нечеловеческое напряжение перед лицом смертельной опасности, нависшей над Родиной, и труд, и кровь, и мужество, и радость Победы. Это — зрелые лета.

Может ли остаться без изменения и пафос нашей жизни?

Да, мы не забываем того, что сделано.

Хорошо! И наши друзья, которые учатся у нас, говорят — хорошо!

Но мы зрелые люди, и нам уже мало становится одного отталкивания от старого мира. Мы начинаем проверять себя по тем идеалам, которые мы себе поставили, осуществления которых ждут от нас все народы мира. Мы, как и подобает зрелым людям, начинаем смотреть открытыми глазами на то, что содеяно нами, смотреть честно, прямо и мужественно, а кое на что и сдвинув брови.

Будущий историк задумается над интересным вопросом. Марксу романы Бальзака дали куда больше материала для познания капиталистического общества его времени, чем все буржуазные ученые, вместе взятые. Но вот он, этот историк, попробует сопоставить некоторые романы нашего времени о жизни колхозной деревни в военные и послевоенные годы (Мальцева, Бабаевского, даже Галины Николаевой) с важнейшими решениями партии и правительства по этим вопросам, и он, этот историк, поразится тому несоответствию, которое он обнаружит между тем и другим. Решительные, порою суровые постановления партии и полная иллюзия в литературе.

А припомним ленинскую оценку Льва Толстого. За что Ленин называл его «глыбищей» и шагом вперед в художественном развитии всего человечества? За то, что Толстой поставил громадное количество громадных вопросов.

Припомним Пушкина, Чернышевского, Достоевского, Некрасова, Чехова, Горького — сколько больших и глубоких вопросов ставили они своим творчеством. Да иначе и не может быть — истинная поэзия, как говорил Белинский, должна отражать господствующую думу эпохи.

А как часто именно этой-то думы, этих-то вопросов у нас и нет, как часто нашим произведениям не хватает интеллектуального напряжения и гражданской страсти.