Ступени жизни

И я никак не был в обиде, а, наоборот, был благодарен моему другу за то, что он вовремя, так сказать, на эмбриональной стадии, помог мне разглядеть и преодолеть главный грех, грозящий писателю, — грех лжи, фальши и приспособленчества.

И еще одна тропка вела меня к большой, настоящей дороге в настоящую литературу.

Над громадами дремлющих башен,
За седыми стенами Кремля,
Всходит солнце всемирное наше,
И вселенская светит земля.

Мне до сих пор помнятся эти строки из учебной книги, по которой я занимался с ребятами в одной из групп Покровского приемника. И помню подпись под этими словами — Сергей Городецкий. И вдруг я узнаю через Наталью Васильевну, жену Каманина, что в Центральном доме работников просвещения, где она работала, существует литературный кружок, которым руководит он, Сергей Городецкий, тот самый, настоящий, известный поэт, связанный в свое время с Блоком и Бальмонтом, затем ставший литературным крестным отцом Сергея Есенина. А как я потом лично от него узнал, он в это время писал новый, ныне общепринятый текст к опере «Иван Сусанин».

С внутренним трепетом пришел я к нему в литературный кружок и долгое время просто прислушивался к ходу занятий. Понравилось. Работать у Сергея Митрофановича было интересно — чувствовался вкус, культурный диапазон, а главное — подкупающая и ободряющая доброжелательность по отношению к «будущим гениям», как он в шутку именовал нас, своих подопечных. С той же доброжелательностью он отнесся и ко мне, вынудив меня в конце концов нарушить молчание и показать то, что привело меня в его кружок. А привело меня следующее.

В летнее, отпускное время я с семьей иногда наведывался в свои родные медынские и городенские края и каким-то боком соприкасался с развертывающейся там жизнью. На этой основе у меня получился новый стихотворный опус, нечто вроде поэмы, под названием «Лебеда». Речь шла в ней об одной истории с деревенской кооперацией, истории, которую я якобы подслушал «в одной замызганной чайнухе», о том, как в эту кооперацию «попали люди-то не наши, а свои».

Вот если б все служили честно,
Кооперация была бы повсеместно.
А только, сват, в том и беда,
Что в нашем огороде завелася лебеда.

Такова, как говорится, преамбула, а дальше начинается анализ. Тут и сельский нэпман, «такой пройдоха, прямо дока», тут и «артист, фотограф, музыкант, а в общем деревенский франт», и «человек экстравагантный», тут и бывший комиссар, который «втемяшился» в это дело, «как коммунист рубаха», тут и авторское заключение:

Да, братцы, много лебеды
Затерлось, верно, к нам в ряды.
Но поросль молодая,
Могучая, живая
Растет.
И вместе с ней идет
Красивое, большое время,
Когда взвращенное, иное племя
Заселит матушку-землю,
Сведя на нет, совсем к нулю
Коренья злые лебеды,
Остатки рабства, нищеты.

Вот этот анализ и понравился Городецкому. Он пригласил меня к себе, и я бывал у него на квартире у тех самых седых стен Кремля, о которых он писал в своем стихотворении, напротив Исторического музея, и в этой квартире, кроме портретов Блока и Есенина, мне по своей необычности запомнилась ярко, красочно расписанная выходная дверь и по ней выполненная старинной славянской вязью надпись: «Уходя — уходи».

Я хорошо помню гортанный, слегка картавящий голос Сергея Митрофановича и общую схему его суждений о моей «Лебеде»:

— Это, конечно, не шедевр. Это явное подражание Демьяну Бедному со всеми его плюсами и еще более — минусами. Но что мне нравится, это не столько поэтические, сколько общелитературные качества — народность языка, знание деревенской жизни, яркие характеры и, при немудреном сюжете, острый анализ жизненных явлений. Тут что-то есть… А вы хотите попробовать этот сюжет в прозе?

Печатать эту «Лебеду» я и не пытался, об этом говорит рукописная первозданность ее внешнего вида, но оценка Городецкого была тем дополнительным толчком» который усиливал мои «литературные бредни».

Так все тропки вели к одному, постепенно назревавшему скачку.

ГЛАВА ШЕСТАЯ САМСТРОЙ