Судьба

«Дела наши, что сделаны нами…»

Дела наши, что сделаны нами, —

огромного роста.

Липа и кедр городам по колено,

а ладони у нас, как кленовые листья,

тонки и малы, —

на ладонь не уместишь кирпич.

И вот у таких-то

слабых и хрупких,

не вырастающих и до половины дерева,

из-под рук поднимаются многоэтажные

здания,

протягиваются километровые мосты.

И пальцы, умеющие отделять лепестки цветов,

рассекают каменные горы.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Я иду со станции в колхоз…

Белая стоит зима…

На березовых сучках

птички красные сидят.

И вдруг —

в овчинной на сборках шубе,

в холостяных обшитых рукавицах,

снег взметая подолом юбки,

выступила навстречу мне

женщина из-за берез,

и я сказала «здравствуйте!» ей.

и она сказала «здравствуйте!» мне.

— Ходила за рассадой я в теплицы,

да зря, видать…

А вы чьи будете?

— Я? Я из Москвы.—

И тишина упала между нами.

В молчанье мы до птичника дошли,—

вдоль окон куры восседали,

и в красных фесках головы склоняли

задумчивые петухи.

— Капусты новый сорт

выращиваю я,—

скапала спутница моя.

На перекрестке трех троп дороги

разошлись.

— Счастливо вам дойти!—

колхозница простилась

и в сторону свою пошла.

Шел белый снег

на синие равнины.

УТРЕННИЙ АВТОБУС

Люблю я утренние лица

людей, идущих на работу,

черты их вычерчены резко,

холодном вымыты водою.

Садятся рабочие люди в автобус.

Еще не бранятся

на мягких сиденьях

гражданки в шляпах модных и перьях,

и потому

в автобусе нашем

доверчиво тихо.

Почти все пассажиры

читают газеты.

Проходит автобус

вдоль Красной Пресни…

Уборщица входит

с лицом сухощавым,

в синем халате

и красном платочке.

Парень в спецовке учтиво встает,

место свое уступая женщине.

А рядом сидят два маляра.

Старший маляр

спокоен и важен.

Глаза у него как сталь, строги.

С ним сидит ученик молодой,

навсегда удивленный Москвой,

А раннее утро уходит вдаль…

Автобус полон народу.

Моя остановка.

И я схожу.

Идет Москва на работу.

СТИХИ О ЛЮБВИ

Твоей руки

коснулась я.

и зацвела сирень…

Боярышник в сквере

Большого театра

цветами покрыл шипы.

Кратчайший миг,

а весна на весь мир.

И люди прекрасней ветвей

идут, идут,

излучая любовь,

что в сердце зажглась в моем…

СЛЕПОЙ 

По тротуару идет слепой,

а кругом деревья в цвету.

Рукой ощущает он

форму резных ветвей.

Вот акации мелкий лист,

у каштана литая зыбь.

И цветы, как иголки звезд,

касаются рук его.

Тише, строчки мои,

не шумите в стихах:

человек постигает лицо вещей.

Если очи взяла война —

ладони глядят его,

десять зрачков на пальцах его,

и огромный мир впереди.

ЧАША В СКВЕРЕ 

Меж стволов березовых у сквера

возвышалась мраморная чаша;

листья виноградные из камня

чаши основанье обвивали.

И девчонка в ватной душегрейке,

в яркой, как зарницы, юбке,

протирала тряпкою холщовой

каменные гроздья по бокам.

Мрамор для нее —

не камень бессердечный.

Девушка фасады лицевала

мрамором на Ленинских горах.

И еще в свои семнадцать весен

наблюдала изморозь на окнах

и рисунки трав на огородах,

острых елей тонкие черты.

И сейчас, рассматривая чашу,

вдруг вплетенный в мраморные стебли

Цвет укропа каменный находит,

высеченный четко и красиво.

Рос укроп на огородах буйно;

раньше ей и в мысль не приходило,

чтобы будничный укроп на грубом камне

восхищал людей

тончайшею резьбою.

Так, смывая пыль на высечках и гранях

и разглядывая каменные травы,

для себя она негаданно постигла

единенье жизни и искусства.

Прошлогодний лист из чаши выметает

и водою наливает чашу,

и от влаги оживает мрамор

и сквозит прожилками из недр.

И с обветренными девушка руками,

в ссадинах от ветра и воды,

в алой юбке,

пред зарей вечерней,

с легкими, как пламень, волосами

и с глазами, полными раздумья,

тихо перед вазою стоит,

вытирая пальцы о холстину.

И в такой вот час и возникает

светлое желанье стать ученым

или зодчим, мудрым и суровым,

чтобы все, что видишь, все, что понял,

от себя народу передать.

О СЕБЕ

Угодно было солнцу

и земле —

из желтых листьев

и росы

сверчка, поющего стихом,

на свет произвести.

ИСТОК

Когда неверие ко мне приходит,

стихи мои

мне кажутся плохими,

тускнеет зоркость глаза моего,—

тогда с колен

я сбрасываю доску,

что заменяет письменный мне стол,

и собирать поэзию иду

вдоль улиц громких.

Я не касаюсь проходящих,

что ходят в обтекаемых пальто

походкой чванной,

лица у них надменны,

разрезы рта на лезвие похожи,

и в глазах бесчувственность лежит.

Не интересней ли

с метельщицей заговорить?..

МЫСЛИ

Шла по Пушкинскому скверу,—

вокруг каждая травинка цвела.

Увидала юношу и девушку —

в юности лица у людей бывают

как цветы,

и каждое поколение

ощущает юность свою

как новость…

ДНЕВНОЕ КИНО В БУДНИ

Перед началом сеанса —

играли скрипки,

и абажуры на блестящих ножках

алели изнутри,

как горные тюльпаны.

Старушки чопорно под абажурами сидели

и кушали халву по дедовской старинке —

чуть отодвинув пальчик от руки,

и на груди у них желтели кружева

и бантики из лент,

что отмерцали на земле.

А девушки без рюшей и без кружев,

лишь с ободками нежных крепдешинов

вкруг смуглых шей.

чуть набок голову склонив

и глаз кокетливо скосив,

мороженое

в вафельных стаканах

откусывали крупными кусками

и, не жуя, глотали льдистые куски.

А скрипки все тихонечко играли,

и люди молча отдыхали,

и красные тюльпаны зажигали