Судьба протягивает руку

Ну кому он был нужен с такой широтой взглядов в эпоху Крушения Империи? В моде были нетерпимость, остервенелость, пена на губах. К тому же Валерик многих из этих борцов с режимом или лично знал по лагерям и тюрьмам, или слышал о них от тех, кто рядом с ними сидел, и, уверен, информацией он обладал не всегда благоприятной, во всяком случае, блуждала по его лицу авгурова усмешка, когда называл он некоторые имена, при упоминании которых полагалось стоять навытяжку.

А вот Ельцина уважал. Я узнал об этом неожиданно, когда между прочим высказался о своей глубокой неприязни к этому человеку в уверенности, что Валерик испытывает к нему такие же чувства («Хорошо разбираться в людях – первый признак ума», – это его собственные слова), и вдруг наткнулся на отчуждённый взгляд: «Ты Ельцина не любишь?!» Мы быстро свернули разговор: в те времена из-за подобного несходства взглядов на разного рода ничтожеств люди в момент прерывали многолетнюю дружбу, нам обоим этого не хотелось. В дальнейшем щекотливых тем в беседах мы старались избегать, только незадолго до смерти в связи с чем-то Фрид сказал, что людей искусства в политику пускать не следует, ничего они в ней не понимают и такого натворить могут!.. Толкований этого признания может быть много, я выбираю то, которое меня больше устраивает.

Очень помогла Валерику справиться с тоской по Юлику в первые годы после его смерти преподавательская деятельность на Высших режиссёрских курсах. Кроме его собственных студентов на его занятия сбегались ребята из всех других мастерских, и режиссёры тоже приходили. По-моему, такая популярность Фрида даже не вызывала понятной ревности у других педагогов: он уже шёл вне конкурса, на глазах превращался в легенду. Потрясало то, что легенда эта была такая близкая, понятная, благожелательная, доступная. В ночь-полночь сидели в его доме молодые люди обоего пола, открыв рты, слушали его байки и лагерные песни, для них читал он «Кармен», исполнение и комментарии шли теперь от одного лица. Здесь же рассматривались заявки, новые сценарии, здесь обсуждались последние фильмы, здесь говорили о сегодняшних событиях в мире и стране. Я с завистью смотрел на эту молодёжь, когда оказывался в гостях у Фрида: мне не повезло так накоротке общаться с ним и Дунским во времена моей творческой юности. Была в этом воспитательном процессе и своя опасная оборотная сторона: водки на ежевечерних встречах лилось немерено. Валерик частенько стал неудачно падать: то лоб разбивать, то рёбра ломать, а уж засыпать пьяным в зюзю стало почти закономерностью. Оборвал он такой образ жизни резко, когда однажды вечером увидела его заснувшим в ванне Заяц и наутро рассказала ему, что выглядел он, как мертвец в формалине – зелёный, сморщенный, жалкий. Это образное сравнение сильно подействовало на Валерика, последние годы жизни он почти не пил.

По иронии судьбы именно в этой ванне и нашли его умершим от сердечного приступа солнечным сентябрьским утром.

Подвигом жизни Фрида, после ухода Юлика, стала книга «58½». В ней он свёл воедино все их знаменитые устные новеллы о лагере и его обитателях, виртуозно передав интонацию живой речи, добавил к ним ещё много личных воспоминаний и скрепил всё это цементом общих размышлений о жизни и людях. Получилась глубокая, мудрая, добрая, страшная и смешная книга, одна из самых замечательных, какие я в своей жизни читал. Во всяком случае, я, человек, помешанный на «Былом и думах», считающий эти мемуары лучшим, что написано на русском языке, смело ставлю повествование Фрида в один ряд с ними.

Во-первых, это замечательная литература: сочный язык, аристократичный в своей простоте стиль. Странно, что в жюри многочисленных наших премий не заметили появления такого чистой воды бриллианта, всерьёз обсуждая при этом всякого рода модные однодневки, а то и откровенное графоманство.

Во-вторых, это неоценимый документ эпохи. Эта книга куда зримее объясняет новейшую историю страны и психологию советского человека, чем многие научные трактаты. Во всяком случае, я всем бы рекомендовал читать «Архипелаг Гулаг» только параллельно с «58 ¹/₂», чтобы не оказаться задавленным савонароловскими инвективами Солженицына, а видеть мир более объёмным и красочным.

В-третьих, это автопортрет идеального человека, героя нашего времени. На этих словах Валерик бы громко расхохотался и замахал руками, но вы прочтите книгу и увидите, что вам хочется стать похожим на его героя. Вернее, на обоих героев.

И в-последних, это памятник дружбе. Теперь мы по западному образцу начинаем называть своими друзьями всех, с кем хотя бы раз вместе пообедали, но возьмите в руки эту книгу, и вы увидите, что это за высокое и ответственное слово – «Друг».

Спасибо Валерику, что он успел сделать это, может быть, самое главное дело своей жизни и оставил нам этот текст как своё и Юлика завещание.