Свадебный бунт

И, не будучи злым, Барчуков усмехнулся при мысли, как горячая кровь Ананьева вскипятится в нем и, в первый раз своротив ему всю рожу на сторону, во второй совсем прихлопнет. Не будучи корыстолюбив и жаден, Барчуков, все-таки, подумывал и о последствиях такой случайности, т. е. будет ли по закону беглая дочь наследницей умершего скоропостижно отца?

— Эх, законов-то я вот не знаю. Надо бы справиться прежде в приказной палате… Зайду завтра к Нерышкину повытчику. Он всю уложенную грамоту наизусть знает.

И через минуту малый думал, сожалея:

— И зачем это законы эти писаны, только смущенье от них одно людям. Хочешь что сделать и опасаешься, может, не по закону выйдет. А как их все знать! Хорошо еще, если-б все законы были подходящие, а то ведь есть совсем чудесные законы. Вот смертоубивство всеми как есть законами воспрещается. Это обыкновение хорошее и понятное. А то есть дела, которые не грех и не обида никому, а, глядишь, одним каким законом воспрещено. И знай его, хоть он и один только. А то еще хуже того. И закона нет запретного на иное поступленье, а судьи — правители соврут, что есть, и засудят нашего брата, темного человека.

Барчуков, однако, чувствовал, что напрасно причисляет себя к темным людям. Его жизнь на Москве и все, что он видел и испытал в своих долгих странствованиях по всей России, — многому научили его. От природы смелый, иногда даже дерзкий в исполнении задуманного, он разумом и опытом был, конечно, смышленнее и изворотливее многих городских и слободских астраханцев, начиная с властей, в роде Ржевского, и до тупоумной, разнописьменной и разноязычной толпы, наполнявшей город.

Идти тотчас ко двору Ананьева, пробраться в дом его, хотя бы и со взломом, проникнуть в горницу Варюши и увидеться с нею после долгой разлуки — было решено Барчуковым бесповоротно. Что там ни будь!

Да и опасаться ему особенно было нечего. Сам хозяин был человек глупый, не прыткий, легко терялся при всякой нечаянности, да ко всему еще теперь прибавилась у него и хворость. Рабочие, ночующие у Ананьева в доме, числом трое, были на подбор глуповатые инородцы: юртовский татарин, башкир и армянин. Они же, вдобавок, привыкли издавна видеть в лице Барчукова своего непосредственного главу и начальника. Сразу теперь они и не сообразят ничего.

XI

В девять часов вечера молодой малый сидел уже верхом на заборе, отделявшем двор Ананьева от улицы.

— Признают ли они меня? А ну — нет?.. — спрашивал он себя уже в третий раз, как бы не решаясь спрыгнуть внутрь…

Только теперь вспомнил он, что на дворе ночью всегда спускались с цепи два огромных пса какой-то персидской породы. Собаки хорошо знали его и любили, но он соображал, что долгая разлука и на верную собачью природу имеет влияние.

— Коли забыли меня — разорвут, — думал Степан. — Уж лучше на глаза Ананьеву попасть и палки его отведать, чем быть загрызанному собаками до полусмерти.

Недолго продолжались сомненья молодца.

Он свистнул тихонько, потом замяукал. Собаки настороже услыхали, бросились чрез весь просторный двор в его сторону и раза два тявкнули, чуя ночное посещение чужого человека.

Подскакав к забору, оба огромные пса залились громким и злобным лаем.

— Сейка! Михор!.. — окликнул их Барчуков вполголоса.

Собаки смолкли сразу и стали как бы в недоумении, задрав головы на забор, где сидело нечто, как им казалось, чужое и родное вместе, и будто новое и давно будто известное.

Несколько слов ласки со стороны Барчукова заставили собак жалобно взвизгнуть, и одна из них, махая хвостом, положила лапы на забор и потянулась к нему… Барчуков спрыгнул во двор, и собаки тотчас завертелись вокруг него с радостным визгом от неожиданного счастья.

— Цыц, поганые! Ну, вас!.. — поневоле прикрикнул на друзей Барчуков.

Он приблизился к дому… Все было тихо и все спало сладким сном, так как в доме ватажного купца всегда все ложились спать еще до захода солнца и вставали зато далеко до зари.

Барчуков толкнулся в главные двери и с радостью нашел их отпертыми… Он вошел в коридор и тихо двинулся в темноте по хорошо знакомому дому. В начале широкой лестницы он наступил, однако, на что-то мягкое и податливое под ногой как тюфяк.

— Что ж это у них пред лестницей раскладывать стали! — подумал Барчуков и ступил далее…

Вздох и мычанье тотчас раздались из предполагаемого тюфяка… Он, очевидно, наступил на грудь или на живот спавшего на полу работника.

— Ну, знать, умаялся за день на ватаге!.. невольно усмехнулся про себя молодец и полез вверх.

Через несколько минут он был у двери горницы Варюши, и тут в первый раз только застучало в нем влюбленное сердце. Дверь уступила и подвинулась под дрогнувшей от волненья рукой. Он был в горнице, небольшой, темной, с двумя маленькими окнами, где чуть брезжил свет ночного беззвездного неба… Но в этом дорогом уголке дома Ананьева он знал все наизусть…

Барчуков приостановился и прислушался. Тихое и ровное дыханье послышалось в правом углу, где были образа и стояла всегда кровать девушки…