Свадебный бунт

И воевода еще раз треснул по столу и побагровел. Зоркий и сметливый человек, который бы тут случился и знал хорошо, в чем все дело, прочел бы на душе доброго воеводы причину его гнева. Не Ананьев и Барчуков его прогневали, не болтовня астраханская. Гнев пришел из-за обиды, а обида была кровная. Ведь эдак за всякую ночь теперь по одному чапуренку околеет. Через две недели об выводке и помину не будет!

— Ну, где, говорю тебе, виноватый? — снова повторил Ржевский после паузы.

Офицер слегка пожал плечами и вымолвил нерешительно:

— Что ж? Вот, все-таки, он виноват.

И, совестясь отчасти, Палаузов показал рукой на Барчукова.

— Засужу, казнить велю! — закричал Ржевский на весь дом и начинал уже не багроветь, а чернеть от натуги. — За такие дела казнь лютая присуждается. Говори, злодей, в чем виноват! Го-во-ри!..

Барчуков начинал снова смущаться. Он двинул языком, но ничего сказать не мог и, наконец, проговорил тихо и жалобно:

— Что же я? Я не знаю. Я не вор, я не воровать лазил, я ведь сватался, всем ведомо. Отказ получил, но, все же таки, сватался.

— Сватался! — закричал воевода. — А?! — строго протянул он. — А? Видишь! — и он будто хотел крикнуть еще сильнее, но вдруг закрыл широко разинутый рот и смолк. Гнев его стал спадать, кровь отливала от головы через толстую воловью шею, мозг начинал действовать свободнее.

— Один — не доказательство, да один чапуренок куда ни шло, может, все другие живы останутся, — мелькнуло в голове воеводы-птицевода. Вместе с тем Ржевский начинал смекать, что в деле Барчукова что-то совсем запутано, и прежде чем грозить казнью, надо, все-таки, узнать, что за путаница такая.

— Говори, что сделал? Толково и коротко! — мягче произнес он. — Ведь я тебя знаю давно. Был ты малый хороший. Под чужим именем жил. Ну, да это что. У нас четверть Астрахани, поди, с чужими письмами гуляет. Ну, а теперь что ж ты? Ну, говори.

Мягкость и снисходительность в голосе воеводы, гнев которого прошел как гроза по небу, обнадежили снова Барчукова, и он начал несколько подробно, но толковито рассказывать все, что случилось.

А случилось дело самое простое.

— Ну, и потом-то что же? — выговорил Ржевский, когда Барчуков сказал все. — Потом-то, что же ты натворил?

— Да ничего…

— Как ничего?

— Ей-Богу, ничего. Вот они все очевидцы. Связали меня до их прихода, и вот они развязали.

— И больше ничего ты не сделал?

— Да как есть ничего, — заговорил уже офицер. — Все это так потрафилось, все одно празднословье.

Воевода задумался, насупился, нагнулся над столом, и водворилось молчание. Офицер и стрелец почтительно ждали решения судьи. Барчуков, будто чуя беду, опять слегка оробел.

— Чего же тут думать, — вертелось у него в голове. — О чем же рассуждать? Не убийцу взяли, отпустил бы с Богом — и конец.

Но вдруг, к удивлению всех трех, воевода поднял голову, сморщил брови и проговорил важным судейским голосом.

— По должности моей и власти, а такожде и по закону, по регламенту, мне повеленному, по уложенной грамоте и по судебнику и по всяким таким… Ну, что тебе, дураку, рассказывать, почему и зачем. А дело твое такое, братец, что иди ты в острожную яму, что под судной избой.

Все трое чуть не ахнули. Барчуков затрепетал, даже офицер слегка вздрогнул и изумленными глазами впился в пухлое лицо воеводы.

— Чего дурит? — думалось ему.

— Помилосердуй! — проговорил через силу Барчуков.

— Нет, братец, нет милости таким Каинам, как ты. Я это дело теперь смекнул. Это дело погубительное. Если эдакие молодцы, как ты, разведутся у меня в Астрахани, тогда житья не будете ни одной семье. Я, бестия ты эдакая, понимаю, в чем была твоя затея и в чем ухищрение. Тебе от Ананьева арбуз был, отказ, прогнали тебя со двора, так ты ночью залез прямо в девичью опочивальню. Хотел на свой образец дело повершить, затем чтобы, волей-неволей, на сватовство твое согласие родителя было и состоялось венчание церковное. Нет, сударик, эдаких, как ты, пролазов я в Астрахани и во всей округе терпеть не буду. Веди его под судную избу.

— Помилосердуй, Тимофей Иванович, — вымолвил Барчуков, знавший по слухам то место, куда его посылал воевода.

— Нишкни, нишкни, цыц, собака! Веди его! — строго приказал воевода.

— Иди, что ль — проговорил стрелец и, толкнув в плечо Барчукова, направил к дверям.

— Ну, Шемяка ты! — думал Палаузов, тоже выходя от воеводы.

XIII

«Яма под судной избой» — были страшные слова, и всякого от них дрожь пробирала. Помереть, казалось, не так страшно, как в «яму» попасть. И место заключения, назначенное воеводой теперь новому преступнику, было хорошо известно не только во всем городе, но и за пределами его, во всех приписных городах и посадах.