Свадебный бунт

И разбойник начал креститься, поднимая глаза на небо. Голос звучал искренностью и чувством.

К сумеркам Костин был уже несколько крепче на ногах и, уйдя с огорода, пропал на целый час. Потом он вернулся и позвал с собой троих дожидавшихся его товарищей.

— А все же скажи, к кому ты нас ведешь? — проговорил Партанов, как бы смущаясь, чтобы расстрига не наглупил.

— Зачем тебе? Сказано, добрый человек укроет на два дня. Чего же еще?

— Нет, все же таки, говори, а то не пойду, — сказал Партанов. — Я в Астрахани всех знаю, стало и твоего добродетеля знаю. К предателю не заведи нас.

— Изволь, скажу: Грох.

— Вона как! — воскликнул Шелудяк.

Барчуков тоже удивился. Ему показалось странным, что известный в городе посадский человек Носов, такой важный, сумрачный на вид, такой законник, и вдруг способен укрывать у себя беглых из ямы людей.

— Ну, не судьба, — выговорил разбойник. — Ступайте, братцы, я останусь.

— Что так? — отозвались товарищи.

— Не могу я к Гроху идти, он мне на это запрет положил. Я ему божбу дал, что никогда через его околицу не переступлю, не перелезу ни днем, ни ночью, ни за добрым, ни за злым делом. Ступайте, а я тут как-нибудь проваляюсь до ночи, а там темнотой и хвачу из огорода. Только вот если бы кто-нибудь из вас, ради Христа, Сына Божия, прислал мне сюда с каким-нибудь ребеночком краюшку хлеба, а то отощал сильно. Мне ведь верстов пятьдесят идти без передышки.

— Пришлю, выговорил Партанов. — А некого будет — сам в вечеру, как стемнеет, принесу и хлеба, и воды.

Трое беглых двинулись огородами и пустырем, а разбойник остался и снова залег между двух высоких гряд.

Беглые вошли в двор дома Носова с заднего хода, через пустырь, и прошли прямо в клеть, где было заперто несколько баранов. Не прошло и полу-часу, как к ним медленной, степенной походкой пришел сам хозяин Грох. Пристальным и проницательным взглядом оглядел он обоих товарищей расстриги и, казалось, в одно мгновение узнал, с кем имеет дело. Он как будто прочел у каждого насквозь все, что у него было на душе.

— Я тебя видел, — проговорил он тихо, обращаясь к Партанову.

— Как не видать, и я тебя знаю, хозяин. Тысячу разов в Астрахани встречались.

— Э, я помню, — аманат.

Партанов слегка вспыхнул. Он не любил, когда ему напоминали это.

— Да, был, да уже давно сплыл и перестал быть, — проговорил он угрюмо.

— Ну, что же, оставайтесь у меня денька два, а там видно будет, что вам делать.

— Да мы, хозяин, знаем, что нам делать, — сказал Барчуков и тут же просто и искренно рассказал Носову все, что ему было приказано Копыловым.

Носов, выслушав, усмехнулся, что бывало с ним чуть ли не раз в месяц, и улыбка его, будто от непривычки губ, была какая-то особенная, злая. На этот раз Грох действительно злобно усмехнулся.

— Сотни людей загубляют пыткой, — думалось ему, — тысячи людей погибают у них в яме от сиденья, безвинно, зря, а захотят, тоже зря выпускают, кого вздумается, сами побег устраивают. Правители!

И он прибавил уже вслух:

— Да, правители!

Расспросив беглецов подробнее, кто они и что намерены делать после полного освобождения, то есть прощения воеводы, Носов узнал, что четвертый беглец не вошел к нему, и что это разбойник Шелудяк. Грох поникнул головой, задумался, даже засопел, а через мгновение вздохнул глубоко и проговорил вслух, но как бы сам себе:

— Да, душегуб, Каин, дьяволово навождение на земле, а, гляди, в иных делах прямодушнее и достойнее самих наших правителей. Вот что, молодец, — обратился Грох к Партанову: — ты вызывался сбегать снести ему хлеба и воды. Скажи ему, что я с него клятву сымаю, пускай идет. Что за дело было между нами, какой переплет был, то, скажи, Грох запамятовал и его ныне хоть неделю целую укрывать будет. Когда сам Господь Иисус Христос на кресте разбойника простил, так я уже, грешный человек, истомленный тоже будто на кресте, где мне сердце распинают, могу тоже разбойника лютого простить и к себе в дом взять.

Голос Гроха при этих словах звучал так диковинно, что трое беглецов поняли, какая в груди хозяина буря поднялась. Будто вспомнил он что-то и злоба заклокотала в нем.

В этот же вечер четверо бежавших каторжников сидели в небольшой горнице в подвальном этаже дома Носова. Они уже сыто поели. Расстрига давно дремал и клевал носом, но за то другие трое вели тихую беседу осторожно и вполголоса с самим хозяином, сидевшим перед ними. Грох вышел из дому, объявив домочадцам, что идет в гости, а сам, обойдя пустырь, проник в подвал к своим гостям, из которых понравились ему особенно двое… Многие знакомцы и друзья Гроха в городе, знавшие его, как угрюмого и молчаливого человека, подивились бы, как словоохотливо и красно толковал теперь Грох Партанову о том, что порядки на Руси таковы, при коих доброму человеку житья нет, а ложись да умирай.

Часа три пробеседовали новые знакомые и расстались чуть не друзьями.

— Славных два молодца попались мне, — думал Грох, уходя от гостей и пробираясь тем же пустырем. — Если мне начать счет сводить, то из всех двух сотен, что я подобрал, эти будут из лучших. Да, ребята хорошие. — И, подумав, Носов прибавил: