Свет Азии

По тканям прозрачных завес

И робко в коврах звездоносных купался,

Как в пологе тёплых небес.

Здесь ночь сочеталась с полуденным светом,

И веял прохладный зефир,

Сливая свой шёпот, дышавший приветом,

С волшебными звуками лир.

Там ночью и днём подавались бессменно

Избранные яства, плоды,

Печенья и вина с душистою пеной

И шербет, закованный в льды.

Там рои прислужниц, певцы и певицы

Служили прекрасной чете,

Они навевали им сны на ресницы

И пели хвалу красоте.

Когда ж просыпался царевич, рабыни

Игрою и танцами вновь

Его возвращали к прекрасной богине,

Будили дремавшую кровь.

И полные страсти сливались напевы

С движением девственных рук,

И струны звенели, и чудные девы,

Как феи, кружились вокруг.

Чампаки и мускус струёй благовонной

Вокруг разливали свой дым,

И снова в объятья царевны влюблённой

Он падал, желаньем томим.

Так жил он беспасмурной жизнью блаженной,

И царь повелел: во дворце

Никто чтоб юдоли не выказал бренной,

Не вспомнил о скорбном конце.

И если танцовщица или певица

Впадала порою в печаль,

Иль кудри её начинали сребриться,

Иль ножка срывалася, — вдаль

От этого рая её увозили.

Чуть сада коснётся рассвет,

Садовники тут же его обходили,

Следя, чтобы свежим был цвет.

Коль роза подвяла — её убирали,

Коль листья подсохли — их прочь,

И в дальнем углу отыскалась б едва ли

Тень смерти, будь день или ночь.

А те предавались немедленно казни,

Кто смел намекнуть во дворце

О мире страданий, печали, боязни

И смертного грустном конце.

И царь размышлял:

— Если сын мой прекрасный

Всю юность свою проведёт

Вдали от сомнений и мысли опасной,

Вдали от житейских забот, –

Быть может, его назначенье изменит

Капризный, бессмысленный рок,

И он поневоле величье оценит

И царский оденет венок.

Вкруг этой темницы, где сладкому плену

Служила любовь, красота,

А крепкой оградой — блаженство, он стену

Велел возвести… Ворота

Тройные, литого железа и стали,

Такие, что только с трудом

Сто сильных привратников их отворяли,

И шум раздавался кругом

За пол-иоджаны… Сквозь эти ворота

Не смел никто выйти, войти,

Не смела проникнуть печаль и забота,

И даже царевич пройти –

Была в том объявлена царская воля,

Такая Сиддхартхе досталася доля.

Книга третья

И в этом приюте любви и забвенья

Жил Будда. Не знал наш господь

Ни бедности горькой, ни зла, ни сомненья,

Ни мук, разрывающих плоть.

Но, как иногда по волнам океана

Блуждает во сне человек

И утром, усталый от бурь и тумана,

Выходит на сумрачный брег,

Так, часто, заснув на груди своей милой,

Он вскакивал с криком в бреду:

— О мир мой! Мой мир! Слышу вопль твой унылый,

Всё слышу! Всё знаю! Идy!

— О, мой государь, что с тобою? — в испуге

Шептала, бледнея, она.

Сиддхартха спешил улыбнуться супруге –

Улыбка была холодна,

Но взоры блестели святым состраданьем,

Лицо озарялось небесным сияньем.

Однажды рабы на порог положили

Огромную тыкву, на ней

Звенящие струны натянуты были,

Чтоб ветер, летя из аллей,

Играл на них песни свои… Запорхали

Порывы ветров по струнам,

И звуки нестройные все услыхали,

И только Сиддхартха в глубокой печали

Внимал песнопевцам-богам:

— Мы ветра легкокрылого

живые голоса.

Вздыхает о покое он

и молит небеса.

О, смертный! Знай, что жизнь твоя

подобна ветру, в ней

всё — буря, стон, рыдание,

борьба слепых страстей.

К чему, зачем мы созданы?

Откуда жизни ключ

Взялся? Куда стремится он,

мятежен и кипуч?

Мы, духи, также вырвались

из бездны пустоты.

Зачем живём, страдаем мы,

волнуемся, как ты?

Скажи, какое счастие

любовь тебе дарит?

Она — сиянье краткое

среди могильных плит.

Подобно ветру буйному

изменчива она.

Её волненья вечные –

звенящая струна.

О, Майи сын, ты слышишь ли,

мы стонем на струнах:

Веселья не рождаем мы

в измученных сердцах.

Под солнцем всюду видим мы

лишь море слёз и мук,

В молитве скорбной сложенных

второе море рук.

И стонем, и смеёмся мы

над слабостью людей.

Жизнь — призрак, и привязаны

одни безумцы к ней.

Сдержать её не властны мы,

как в небе облака.

Она течёт, волнуяся,

как бурная река.

Но ты, ты, предназначенный

спасти весь род людской,

Спеши! Тебя ждёт мир слепой,

измученный борьбой.

О, Майи сын, восстань! Проснись!

Твой близок, близок час!

Над миром утопающим

свет истины погас.

Мы ветра беспокойного

живые голоса,

Тоскуя, мы проносимся

чрез горы и леса.

Оставь любовь мятежную

и сжалься над людьми.

Брось роскошь! За страдающих

страдание прими.

Тревожа струны звонкие,

мы вздохи шлём тебе,

Тебе, не осквернённому

в мучительной борьбе.

Летая здесь незримыми,

с тобою говоря,

Смеёмся мы над дивными

забавами царя.

В другой раз царевич с женой Яшодхарой

Внимал, как одна из певиц

Их тешила дивною сказкою старой…

День гас… Щебетание птиц

Смолкало… Смягчались вечерние краски…

А голос певицы звучал:

И вторила лютня чарующей сказке,

Как ветром разбуженный вал.

Она говорила о странах далёких,

Где бледные люди живут,

Где солнце в волнах океана глубоких

Находит ночлег и приют,

О дивном коне, о любви говорила…

Царевич вздохнул и промолвил уныло:

— В прелестном рассказе мне ветра напевы

Напомнила Читра. Так пусть

Жемчужина будет наградой для девы,

Навеявшей тихую грусть!

А ты, Ясодxapa, жемчужина рая,

Скажи мне: ты знаешь страну,

Где видно, как солнце, блестя и сверкая,

В морскую идёт глубину?

И есть ли сердца там, подобные нашим?