Свет Азии

— В храм Чандры вошли мы, и тотчас оттуда

Сова улетела, — рабы

Царю донесли, как великое чудо.

Так часто по воле судьбы

Являются смертным в житейской дороге

Глубоко-премудрые, светлые боги.

Был царь удивлён и испуган рассказом.

Чтоб сердце Сиддхартхи привлечь

К красавицам нежным, к пирам и проказам,

Чтоб в нём сладострастье разжечь,

Он снова блистательный праздник устроил,

Где не было тени забот,

И строгую стражу на время удвоил

У крепких дворцовых ворот.

Но кто заградит путь судьбе неизбежной?

Царевича душу влекло

Вновь жизнь увидать с суетою мятежной.

Ту жизнь, что рекой бы катилась безбрежной,

Когда бы не горе и зло.

— Отец мой, дозволь, о, дозволь, умоляю! –

К владыке Сиддхартха взывал, –

Увидеть народ мой и город!.. Я знаю,

Что всё, что я видеть так страстно желаю,

От взоров моих ты скрывал!

Ты с нежной заботой приказывал слугам

От глаз моих всюду сокрыть

Всё то, что могло бы мне душу испугом,

Тревогой иль грустью смутить.

Ты жизнь показать мне стремился забавной,

Но ясно я вижу теперь,

Что это не так… О, отец мой державный,

Позволь мне всё видеть. Поверь,

Когда ты мне дашь разрешенье украдкой

Покинуть дворец мой и сад,

Я снова, довольный раскрытой загадкой

И мудрый, вернуся назад.

Отец мой, мне тяжко скрываться здесь доле.

Позволь! О, позволь побывать мне на воле.

И царь так сказал приближённым:

— Быть может,

Прогулка такая ему

Загладить все горести первой поможет:

Так сокол, попавший в тюрьму,

Сначала пугливо глядит на свободе,

Но скоро с ней свыкнется он…

Прошу об одном лишь: следите в народе,

Чем будет царевич смущён!

Лишь ночь миновала и полдень румяный

Погас за горой, из дворца

Вновь вышел царевич наш с преданным Чанной

По воле верховной отца.

Но строгий привратник, открыв им ворота

Не знал, что в одежде купца

Скрывался царевич и с ним ещё кто-то

В убогой одежде писца.

И вот пешеходы обычной дорогой,

Мешаясь с толпою, идут,

Знакомясь с весельем, печалью, тревогой,

Всё видя: и праздность, и труд.

По улицам пёстрым и шумно, и живо.

Тут, ноги скрестивши, сидят

Купцы среди хлеба. На солнце красиво

Нарядные ткани горят.

Звеня кошельком, покупатель блуждает,

Торгуется, смотрит товар.

Возница кричит и к себе зазывает.

Все заняты: молод и стар.

Носильщики громко поют. Тут лениво

Верблюды на солнце лежат.

Там женщины вёдра несут с водолива

В толпе черноглазых ребят.

Тут мухи над лакомством вьются роями,

А ткач, за рабочим станком,

Сидит, колесо разгоняя ногами,

И резко скрипит челноком.

Там жёрнов гудит, растирающий зерна.

Собаки объедки грызут,

И кирку с копьём накаляет у горна

Кузнец работящий. Поют

Вслух мантры шакийские дети в их школе,

Иль учат богов имена,

Усевшись вкруг гуру. Красильщик на воле,

Матерьи доставши со дна

Глубокого чана, на солнце развесил

Для сушки. Солдаты идут,

Оружьем гремя, кто печален, кто весел.

Верблюды вожатых везут.

Проходят брахманы, гордяся собою,

А кшатрий — воинственно, вот

И шудра под тяжестью дел трудовою

Смиренно куда-то идёт.

Сгрудившись собрался испуганный зритель,

Где страху толпы вопреки

Живыми браслетами змей укротитель

Обвил себе обе руки,

На тыквенной дудке тихонько играет

И злобную кобру плясать заставляет.

А там, на конях разубранных, под гром

Ликующих труб провожают

В цветном балдахине в сияющий дом

Невесту… Поют и играют.

Жена, чтобы мужа увидеть скорей

Иль милого сына, приносит

Дары свои к храму, и там у дверей

Принять их заботливо просит.

Тут смуглые медники молотом бьют

О звонкий металл и на диво

Лампады, кувшины свои создают…

Всё шумно, тревожно и живо!

Но вот уже стены и храм обойдён,

Минули и мост. Вдруг с дороги

Послышался слабый и жалобный стон,

И вздрогнул царевич в тревоге.

— О, добрые люди, подняться нет сил…

Подайте мне помощи руку! –

Какой-то несчастный прохожих молил.

Тупую предсмертную муку

Всецело являло его существо.

Он потом покрыт был холодным

И силился встать, но усилья его

Слабели в порыве бесплодном.

Все члены дрожали. Он падал, стеня

И только молил:

— Пожалейте меня!

Сиддхартха услышал несчастного пени

И быстро к нему подбежал;

Он голову в струпьях привлёк на колени

И нежной рукою ласкал,

И спрашивал:

— Брат мой, скажи, что с тобою?

О, Чанна, ответь, почему

Не может ни встать он, ни двинуть рукою?

И Чанна ответил ему:

— Царевич! Какой-то болезнью ужасной

Он весь поражён. Погляди,

Как корчится в гибельных муках несчастный:

В его истомлённой груди

Когда-то ключом благодатным кипела

Горячая кровь, как у нас,

И сердце стучало свободно и смело,

Но пробил убийственный час –

Он должен погибнуть. Смотри, он трепещет,

Уж взор его кровью налит,

Он тягостно дышит, зубами скрежещет,

И весь от болезни горит.

Он рад умереть бы, но слабое тело

Живёт и страдает, пока

Болезнь не окончит ужасного дела,

И смерти холодной рука

Его не коснётся. Тогда его жилы

Застынут, и вечная тьма

Наложит на взор его сумрак могилы.

Царевич! С несчастным — чума!

Оставь его: он заразить тебя может,

И ты можешь сам заболеть.

Чума, как гиена, несчастного гложет.

Ему суждено умереть!

Но юноша, нежно лаская больного,

Спросил:

— Неужели и мы,

Чьё тело теперь так свежо и здорово,

Могли б заболеть от чумы?

— О, мой государь! — отвечал ему Чанна. –

Болезни людей не щадят,

Чума, паралич, водяная иль рана

Всех смертных бесстрастно разят.