Свет Азии

Царевич спросил:

— И болезни те тайно

Подходят и губят?

— О, да!

Как злая змея, незаметно, случайно

Разит роковая беда.

Как скрытый в засаде убийца-грабитель,

Как молния — жертву найдёт,

Недугам доступна любая обитель,

Когда их судьба нам несёт.

— Как смертный живёт в этом страхе, не зная,

Что ждёт его завтра? И тот,

Кто нынче смеялся судьбе, засыпая,

Быть может, в болезни встаёт.

— Да, да, государь!

— И никто не спасает?

— Никто! А болезни рука

Томительно тело его разрушает,

И медленно сила в груди его тает…

— Что ж ждёт, наконец, старика?

— Смерть.

— Смерть?

— Да, царевич, никто не отринет

Косы её острой! Не все

Изведают старость, а множество сгинет

В цветущей и нежной красе.

Смотри, вон несут мертвеца…

И пугливо

Сиддхартха взглянул: издали

Толпа приближалась. Пред ней молчаливо

Горящие угли несли.

Шли в чёрных одеждах родные за ними,

И крик их тревожил сердца:

— О, Рама! О, Рама! Зовём твоё имя!

Внемли и прими мертвеца!

Затем на носилках, бамбука ветвями

Скреплённых, лежал, как скелет,

Мертвец с устремлёнными к небу глазами,

В которых погас уже свет.

И с криками: «Рама!» — его обращали

По всем четырём сторонам,

Потом на костёр возложили в печали,

И вопль ушёл к небесам.

Спокойно спит тот, кто не видит, не дышит

На ложе убогом своём.

Раздет он, но холода все ж не услышит.

Его не разбудит и гром!

Вот красное пламя прорвалось, и тело

Лизнул его знойный язык,

И с дикою страстью безумно и смело

К холодному трупу приник.

Шипя, разрывает он кожу, ломает

Суставы и рыхлую кость,

И дымом смердящим в выси исчезает,

Насытивши голод и злость.

Костёр догорел и погас. Охладела

Зола. Кое-где лишь, как снег,

Случайно от пламени кость уцелела…

И это был ты, человек?!

И юный царевич спросил:

— Неужели

Всех ждёт этот грустный конец?

— Да, всех, — был ответ, — и на всех в колыбели

Смерть свой возлагает венец.

И тот, что лежал на костре и оставил

Так мало здесь после себя,

Он пил и смеялся, грустил и лукавил

И жил, наслажденье любя.

Но ветер подул, поскользнулся несчастный,

Ужален змеёй, иль в него

Вонзилась стрела своей сталью бесстрастной, –

И жизнь улетела, как шорох неясный,

И стало ничем существо!

Он больше не знает ни грёз, ни желанья –

Пусть пламень его пепелит,

Мертвец уж не чувствует боли, страданья,

И смрад его тела его обонянью

Уж больше совсем не претит.

Нет вкуса во рту, а в ушах его — слуха,

Померк его взор, и уж он

Не слышит рыданий… Всё мрачно и глухо…

Таков для живущих закон.

Злым, добрым, и гордым, и полным смиренья –

Всем, всем суждено умереть.

А чтоб не достаться червям на съеденье,

Уж лучше, пожалуй, сгореть.

А там, говорят мудрецы, там должны мы

Опять возродиться, опять

Любить и страдать, быть судьбою гонимым

И снова, и снова сгорать!

И полными слёз неземными глазами

Сиддхартха на небо взглянул,

Потом он на землю взглянул со слезами

И с грустью глубокой вздохнул.

Казалось, душа его, в вихре полёта,

Меж небом и грешной землёй,

Искала виденья, искала кого-то,

Знакомого, близкого ей без отчёта.

Пропавшего в тьме голубой.

И вдруг озарился любовью блаженной,

Надеждой царевича лик,

И вырвался страстно, как вопль вдохновенный,

Из уст его благостный крик:

— О, мир утомлённый! О, бедные братья!

Вас смерть приковала к себе,

Но все ваши вопли, моленья, проклятья

С судьбою в неравной борьбе

Я слышу! Я вижу безмерность страданий,

Житейских сует пустоту,

Отраву любви и тоску ожиданий,

И радостей мелких тщету.

К страданию радость приводит сурово,

И к старости — юность, любовь –

К разлуке, жизнь — к смерти, а там уже снова

Разбужена смертного кровь,

И вновь к колесу он прикован бездушно,

И, точно на мельнице вол,

Он вертит его снова в страхе послушно

Средь вечных печалей и зол.

И я обольщён был надеждой лукавой,

И жизнь мне казалась светла,

И в этом потоке, кипевшем отравой,

Не видел я вечного зла!

Средь пышных цветочных лугов на просторе

Её голубые струи

Родятся затем лишь, чтоб в мутное море

Влить бедные капли свои.

Я сбросил завесу с очей просветлённых!

Как все, я — на страшном пути.

Вопль мира не тронул богов непреклонных.

Так где же, где помощь найти?!

Иль боги настолько беспомощны сами,

Что помощь им также нужна?!

К ним люди взывают, бряцая цепями, –

Небесная твердь холодна!

Ужель я на помощь не бросился б страстно,

Когда бы был в силах помочь?!

Как Брахма, весь мир сотворивший так властно,

Отбросил творение прочь?!

Ведь он всемогущ! Почему же бездушно

Забыть он дитя своё мог?

Иль Брахма не благ и глядит равнодушно

На мир? Но тогда он не бог!

Вези меня, Чанна! Душе моей больно…

Домой! О, я видел… я видел довольно…

И царь всё узнал. У ворот он утроил

Обычную стражу. Его

Поступок Сиддхартхи и сон беспокоил.

Он отдал приказ: никого

В дворец не пускать и обратно, доколе

Не минет назначенный срок

Его сновиденьям. Всё было по воле

Царя, пока срок не истёк.

Книга четвёртая

Свершилося всё, как указано было:

Семь дней миновало, и вот

Тяжёлое горе дворец посетило,

Дворец, и царя, и народ:

Царевич ушёл. Горе с первого взгляда

На деле явило Закон:

Живущим спасенье, свобода, отрада,

Что позже принёс людям он.

В полнолуние месяца Чайтра-Шед вновь

Привнося в мир спокойствие, тишь и любовь

Опускалась индийская ночь.

Ночь рождения Рамы и всяких чудес,