Свет Азии

Заблещет печальный костёр,

Ты станешь несметных богатств властелином.

Теперь же любуйся весной;

Чарует цветами она по долинам

И песней крестьян разливной!

Пред ним, излучая благое сиянье,

Природа роскошно цвела.

Весь воздух пьянило растений дыханье,

Журчали ручьи без числа.

На холм он взошёл, пред святыми очами

Волшебный раскинулся вид:

Равнины, леса… Даль слилась с небесами…

Кой-где, как осколки зеркал под лучами,

Озёра… Всё блещет, горит,

Роскошных лугов зеленеют извивы,

Селенья ютятся у вод.

За плугом, взрыхляя обильные нивы,

Размеренно пахарь идёт.

Как в сетке, в плюще, там, где глуше и тише,

Купаясь в прохладе лесной,

И пагод, и храмов узорные крыши

Сверкают своей белизной.

Вон птицы щебечут, на солнце мелькая,

Как дети, увлёкшись игрой,

И к влаге зеркальной реки припадая,

Где рыбы мелькают порой.

Вон белая цапля уверенно твёрдо

Средь буйволов мощных идёт,

И бабочек нежных, как звуки аккорда,

Кружится цветной хоровод.

Распластанный ястреб повис, недвижимый,

В лазури небес голубой,

Где мчатся без устали, ветром гонимы,

Сребристые тучки толпой.

На солнце сверкают одеждой павлины,

В деревне, где свадебный пир

Готовится пышно, — довольства картины,

Спокойствие, нега и мир.

Везде ослепительно-яркие краски,

Всё трепетом жизни полно.

Казалось, что там, как в чарующей сказке,

Царило довольство одно.

Но глубже всмотревшись в цветущие розы,

Заметил царевич шипы.

Сверкали на них изумрудами слёзы

Живущих несчётной толпы.

Он видел: покорный тяжёлым заботам,

Усталостью, зноем томим,

Шёл с тяжким трудом, обливаяся потом,

Крестьянин за плугом своим,

И с шеей, натёртой ярмом беспощадным,

Тащился по пажитям бык;

И вид той картины на фоне отрадном

Казался царевичу дик.

Он видел, как голубь, пред тем ворковавший

С голубкой в зелёных кустах,

Добычею коршуна стал, трепетавшей

В его беспощадных когтях.

Здесь ящерка двух муравьёв проглотила

И с ними лесного клопа,

Но змею обедом сама послужила,

Там щуку схватила скопа.

Тот, кто убивал, убиваем был тоже,

И каждый другого питал.

На вечную драму стал мир вдруг похожим:

Дух смерти над жизнью витал.

Повсюду: в воздушном эфира пространстве,

В прозрачной, кристальной воде,

В лесу, на земле, почивавшей в убранстве, –

Убийство царило везде.

Над слабым, беспомощным царствовал сильный,

Жестокий и дикий закон!

— Так эту-то жизнь называл мне обильной,

Свободной и полною он?!

Рассеялся полог младенческой грёзы,

Душа просветлела моя!

Повсюду я вижу горячие слёзы

За каждый порыв бытия.

Я вижу теперь опечаленным взором,

Что в жизни, куда ни взгляни,

Нелепым, ужасным, кровавым узором

Сплелись злодеянья одни!

О боги! Правдивые, светлые боги,

Где ж милости вашей следы?!..

И сел он, поджавши скрещённые ноги,

Все радости стали чужды.

Сидел он, объятый немым размышленьем

О том, как угрюмую ночь

Рассеять над миром, каким искупленьем

Страданиям жгучим помочь?

Душа отдалась беззаветно стремленью.

Любовь овладела ей так,

Что в истинно-светлом пути ко спасенью

Он первый свершил уже шаг.

— Оставьте меня! — прошептал он тоскливо

Рабам неизменным своим. –

Все то, что я видел, обдумать, как диво,

Я должен, печалью томим!

В то время бесшумно в выси пролетали

Блаженные тени святых;

Все пятеро вдруг без движения встали,

И дрогнули крылья у них.

— Чья чистая сила к себе призывает

Из мира несчастья и зол?

И розовый, видят, над Буддой сияет

Короной царей ореол,

И слышат из рощи к ним голос взывает:

— О, риши! Сойдите к тому,

Кто миру поможет, кто луч испускает

Познанья в невежества тьму.

И духи, покорно внимая глаголу,

Забыв о заботах своих,

Слетели с дороги небесной вниз к долу

И пели ликующий стих.

Потом, лучезарными крыльями рея,

Они от земли поднялись,

Чтоб весть до богов донести поскорее,

Обрадовать горнюю высь.

На запад к холмам шло небесной тропою

Вниз Солнце, уж полдень прошёл,

Но под джамболановой кроной густою

Сиддхартху посланец нашёл.

Предавшись блаженной душой размышленью,

Как статуя, там недвижим

Царевич сидел под узорною сенью,

Заботливо древом храним.

Менялись все тени с движеньем Светила,

Но лишь джамболаны одной

Прохладная тень без движенья застыла,

Царевича скрыв с головой.

И слышен был шёпот из нежно-атласных

Цветов джамболаны:

— Пусть тень

Не двинется с места, будь ночь или день,

Пока на душе его горести сень

Жива в очертаньях неясных!

Книга вторая

Лишь только Сиддхартха достигнул счастливо

Восьмнадцати лет, три дворца

Построили царскому сыну на диво

По царственной воле отца:

Один — для зимы, весь был сложен из кедра,

Он тёплый; для лета — другой,

Из мрамора веял прохладою щедро;

Дворец для весны золотой:

Кирпичный, покрыт синей весь черепицей

И нежен, как юность сама.

Звались эти дивные замки-темницы

Шубха, Сурама и Рама.

Вокруг на приволье сады расцветали,

Журчали потоки, ручьи,

В мир рощи волной аромат разливали,

И пели в садах соловьи.

Сиддхартха там мог погулять на свободе,

Там мог он на каждом шагу

Пить негу, кругом разлитую в природе,

Как пчёлка пьёт мёд на лугу.

Там жил он, но грусти священной корона

Чело окружала, как тень,

Так облако ясного озера лоно

Туманит в задумчивый день.

Тогда, беспокойною мыслью тревожим,

Опять обратился отец

К своим приближённым и верным вельможам:

— Когда-то, — сказал он, — мудрец