Свет на исходе дня

— Есть три главных мази, — сказала Аглая. — Первая позволяет видеть и слышать сквозь стену и проникнуть всюду, куда ни пожелаешь, в любое место на земле. Мазь готовится из жира кошки или зайца вместе с травой прострелом. Вместо прострела можно взять другую траву из близких — вологуб, синеглазку или волчий корень — прикрыт. Туда же кладут могучник, называемый еще гусиной лапкой, а также паслен, который одни зовут вороньими ягодами, другие — сорочьими, а третьи — медвежьими, кто как. После добавляют сельдерей и сажу. Надобно натереться всему.

— Неужели пройду сквозь стену? — улыбнулся Вербин.

— Испробуй, — кратко ответила Аглая.

— Сейчас? — живо спросил он.

— Погоди, — ответила она, не принимая его веселости. — Другая мазь обращает человека в животных.

— Да ну! — засмеялся Вербин. — Сам себе кошка и собака! А в корову можно? Подоился — и назад, молоко пить! А курицей можно яйца себе нести. Ценная мазь, богатые возможности открывает!

— Третья мазь переносит по воздуху куда пожелаешь, — сказала Аглая. Было видно, она гнет свое в твердом желании довести начатое до конца.

— То есть… летать можно?

— Можно, — ответила она буднично.

— Значит, сегодня у нас с вами маленький шабашик?!

Аглая не ответила, заглянула в горшок и сказала:

— Скоро закипит, начинай…

— Что я должен делать? — с интересом спросил Вербин.

— Намажься да разотрись как следует. — Аглая подала пузырек с мазью.

Его съедало любопытство. Он, как ребенок, испытывал нетерпение и жгучее желание поскорее узнать, что будет дальше, он и на секунду не терял ощущения игры, — убежденность Аглаи в том, что все будет, как она говорит, занимала его, и он с острым любопытством ждал, чем это кончится.

Это была редкая удача, настоящее везение; многоопытному ироничному горожанину с высшим образованием, жителю большого города, искушенному в сложностях разноликой современной жизни, сведущему в формулах, графиках, чертежах, схемах и расчетах, представился случай пройти курс ведовства. Он понимал нелепость и несуразность положения, это обостряло и усиливало интерес. Он подумал, каково было бы его знакомым, многим мужчинам и женщинам, целому кругу современных городских людей, связанных между собой сложной сетью отношений, каково было бы всем им увидеть его в этой роли; он представил лица некоторых из них в эту минуту и непроизвольно улыбнулся.

Вербин быстро скинул рубаху и стал намазывать плечи, грудь и спину темной, с резким запахом мазью.

— Ежели по строгости, надо донага раздеться, — сказала Аглая.

— Это я так, для пробы, — ответил Вербин, растирая мазь ладонями.

— Лицо, — напомнила Аглая, и он стал мазать и растирать лицо, морщась от сильного запаха, который кружил голову и путал мысли.

Когда впоследствии Вербин вспоминал эту ночь, память его сохраняла отчетливость до этой минуты. Он помнил последовательно все, что происходило до того, как он намазал лицо и выпил терпкий, горький, обжигающий рот отвар.

Смутно, с большими провалами, он помнил то, что ему, как он впоследствии думал, показалось, но что происходило с ним на самом деле, он не мог вспомнить, как ни старался.

Конечно, он не допускал мысли, что то, что он помнил, происходило в действительности, но ничего другого на памяти не было.

Итак, он почувствовал звон в ушах, перед глазами возникли пульсирующие вспышки. Потом звон поутих, но слух обострился настолько, что казалось — слышно, как горит свеча; долетали какие-то шорохи, шепот, неразборчивые голоса, зрение стало острее и резче, он мог различить вдали соринку. Комната удлинилась, вытянутыми стали предметы — стол, лавки, свеча горела где-то вдали. В теле появилась легкость, он как бы потерял вес и осязаемую плотность и почувствовал, что может увеличиться невообразимо и заполнить любой объем или сжаться до размеров точки. Бревна сруба были видны отчетливо, но выглядели прозрачными и как бы отражались в воде, колеблясь зыбко, — труда не составляло пройти их насквозь. Вербин обнаружил, что руки и ноги его необычайно длинны, он поднял руку и увидел, как далеко она тянется в пространстве. Вдали он услышал голоса, смех, песни, чьи-то стоны и плач, он почувствовал, стоит ему захотеть — он проникнет взглядом в любое место, сам окажется там в мгновение ока.

В мглистой дали прорезались, стали отчетливыми чьи-то лица, они казались знакомыми и незнакомыми, колебались, будто на гладкой текучей поверхности, следили за ним — с интересом и в то же время отсутствующе.

Потом он впал в забытье. Когда он очнулся, кружилась и болела голова. В недоумении он осмотрелся и с трудом вспомнил, где он и что с ним; он лежал на лавке, упираясь головой в стену, комнату по-прежнему освещала свеча, Аглая сидела у стола и растирала что-то в ступе. Заметив, что он пришел в себя, она смочила тряпку резко пахнущей смолистой жидкостью и протянула ему.

— Оботрись, — предложила она.

Он снял с себя остатки мази, после обтирания кожа слегка горела.

— Испробуй, — Аглая придвинула плошку с новой мазью. — Обернешься кем пожелаешь.

— Что это? — Вербин понюхал мазь.