Свет на исходе дня

— Смотрите? — хмуро спросил он. — Как подступиться сподручнее? — Кирилл сошел с бревна на землю, достал и протянул дешевые папиросы.

— Спасибо, я не курю, — ответил Вербин.

— Здоровье бережете? — поинтересовался Кирилл. — Что ж, здоровье бережете, а лес погубить хотите?

— Я не хочу, — сказал Вербин.

— Вам скажут, вы и погубите. — Лесник закурил. — Вон двоих уже сюда прислали. Каждый день с утра до вечера у нас по болоту ходят.

— Кто? — не понял Вербин.

— Да ваши… Один с прибором на треноге, другой с рейкой. Меряют что-то.

— А, геодезист… Это так, пустяки…

— С пустяков все и начинается. Один пустяк, другой, потом смотришь — поздно!

— Вам не кажется, что на нас кто-то смотрит? — неожиданно спросил Вербин.

— Может, и смотрит, — покуривая, спокойно согласился лесник. — Да нам-то что… Мне иной раз самому чудится, вроде кто тайком глядит. Лес смотрит. Лес у нас такой… живой. — Он обвел взглядом кусты и деревья. — Беспокойно вам? Что ж один ходите? Да разве кто вам что сделает? Бог вас не обидел, кому угодно острастку дадите. — Он затянулся, выпустил дым и неожиданно воскликнул, ткнув рукой в сторону: — Лес-то какой! Деревья — одно к одному! Я за ними как нянька… пестовал. Руки — во, доски! — Кирилл показал жесткие, мозолистые ладони. Он помолчал и спросил горестно: — Что ж теперь с ним будет?

— Сейчас все от Москвы зависит, — сказал Вербин.

— А от вас? — Лесник умолк и подождал. — Москва что, Москва далеко. А болото — вот оно, рядом. И вы здесь. Пока там разберутся, вы тут много чего наворочать успеете. Так-то… Вам, понятное дело, зацепиться здесь надобно, а там пойдет. Потом вас от этого пирога никто не оттащит.

— Пока ничего не изменилось. Сезон кончается, работа в пойме идет, — возразил Вербин.

— То Родионов был, а теперь… — Не договорив, он махнул рукой. — Вам ведь что то болото, что это, что оно есть, что его нет…

— Родионов давно уехал. Если бы я хотел, колонна работала бы здесь.

— Значит, не прижимали вас. Я одно знаю: нечего мне попусту здесь торчать, надо подаваться отсюда.

— Это вы напрасно, — примирительно сказал Вербин. — Я думаю, разберутся во всем.

— Вы-то разобрались? — едко спросил лесник.

— От меня тут мало что зависит, — ответил Вербин.

— Эх, Алексей Михайлович! — с сожалением усмехнулся лесник. — Вы вон какой мужчина… Вам на медведя одному ходить, а вы… — Он горько махнул рукой, тщательно загасил окурок, сунул его в карман и пошел дальше.

3. Когда Вербин пришел на кордон, Даша во дворе готовила обед.

— Я твоего отца встретил, — сказал Вербин.

— На почту пошел, письмо опустить. Он последнее время в разные лесничества пишет насчет работы.

— Зря, — сказал Вербин.

Он сидел на вкопанной в землю скамье и смотрел, как Даша чистит и режет овощи. Она проворно и легко двигалась, на солнце ее волосы наполнялись слабым, прозрачным свечением.

Снова, в который раз, ему показалось, он уже видел это — когда-то в причудливой игре света и тени, так давно, что не определить — когда. Он смотрел на нее, напрягая память, силился что-то вспомнить — давний лес, свет, испускаемый женскими волосами, и лицо: оно брезжило в прошлом неясным пятном, но отчетливым не становилось.

— Я покормлю тебя, — сказала Даша, и он очнулся.

— Нет, спасибо, я пойду. — Вербин встал.

— Отец полдня проходит, — попыталась успокоить его Даша.

— Я только хотел тебя увидеть, больше ничего.

Она подошла к нему, молча обняла его и застыла. Он замер, испытывая нежность и едкое щемление, которое теснило грудь и подступало к горлу.

Они стояли в неподвижности и вдруг услышали металлический скрежет и лай. Лежавшая за углом собачонка неожиданно вскочила и понеслась вдоль проволоки, по которой скользила цепь; звонкий лай катился по лесу. Натянув цепь, собака рвалась к кустам, но вдруг умолкла, поплелась на место и легла. Даша не шевельнулась.

— Я пойду, — Вербин отступил.

Даша осталась на месте. Она стояла на границе солнца и тени, уронив руки как бы в бессилии и так, будто это было расставание навсегда. Она и смотрела так, точно не надеялась больше увидеть его, — потом, позже, он вспоминал этот взгляд, и даже спустя время он причинял ему боль.

Остаток дня Вербин был занят в колонне. Зашло солнце, когда он отправился домой.

Уже на меже, разделявшей огороды бабы Стеши и Аглаи, он почувствовал беспокойство. Соседний дом был беззвучен, окна наглухо были затянуты занавесками, Вербин вспомнил, что дом третий день стоит без признаков жизни.

Он пересек огород, с преувеличенным шумом поднялся на крыльцо и постучал. Никто не ответил. Он постучал сильнее и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Она была плотно закрыта, но не заперта, он вошел внутрь. Его встретили тишина и горький запах трав. Предчувствуя недоброе, Вербин открыл вторую дверь и остановился у порога.

Он сразу понял, что она мертва. Аглая лежала на кровати, вытянув руки и обратив лицо вверх, будто приготовилась заранее и заранее выбрала позу; неизвестно было, сколько она так лежит. Он стоял на пороге, ее лицо белело в полумраке; в том, как она лежала, заключалась такая каменная неподвижность, что сразу было понятно: это навсегда.