Свет на исходе дня

Жвахин пытался ее удержать, напрягался изо всех сил, но она медленно и неотвратимо продолжала катиться — ближе, ближе, — он просыпался в холодном поту; бешено колотилось сердце.

Проснувшись, он постепенно вспоминал, где он и что с ним, — все, что стряслось. И неизвестно было, что лучше, сон или явь.

Иногда среди дня накатывалась разрывающая грудь тоска: едкая соль касалась вдруг раны, и сильная боль охватывала его всего — живого места не было. Это случалось все чаще, боль усиливалась, в последний раз не было сил терпеть.

Жвахин опустил голову и сжался весь, будто на самом деле испытывал нестерпимую боль.

— Что с вами, Николай Сергеевич? Что с вами? — встревожилась Маша, трогая его плечо.

— Брось, — кинул он ей, словно чужой, и отстранился.

Маша отошла в сторону, он решил, что она ушла, но сейчас ему было все равно, пусть как знает.

Ему вообще сейчас было все безразлично, плевать он хотел на всех, на весь мир; кроме безразличия и злости, он ничего не испытывал.

Его остро потянуло лечь — здесь, на берегу, лечь и лежать, не двигаясь, и пропади все пропадом.

Жвахин посидел, приходя в себя, дождался, пока злость утихнет, встал и направился к дому.

Он медленно брел, спотыкаясь и скользя на камнях. Некоторое время Маша шла в стороне, он слышал ее шаги, потом она приблизилась и молча взяла его под руку; до самого дома они не проронили ни слова. Жвахин морщился, кривил рот и пожевывал губу.

— Николай Сергеевич, я понимаю, вам постыло все, — сказала Маша. — Только вы знайте: вам горько, мне еще горше. Потому что ничем помочь не могу.

— Что ты… — возразил Жвахин. — Ты и так все делаешь.

— Я, если б могла, себе взяла бы, — Маша тяжело вздохнула, — только бы вас отпустило.

Он застыл, пораженный, звука не издал, потому что любое слово, он понимал, любой звук были бы ложью в сравнении с тем, что сказала она.

— Вам лечиться надо, — тихо сказала Маша.

Они замолчали и больше не говорили, но и так было понятно, без слов: чтобы лечиться, надо уехать.

День шел за днем, ничего не менялось. Иногда накатывалась тоска, он старался не давать ей воли, но все чаще становилось невмоготу.

Все чаще не было сил терпеть, жгучая злость и досада ели поедом, резали по живому, надоела ему эта жизнь, опротивела — насквозь, до смерти.

В один из дней, когда они сидели на берегу, в небе раздался сильный, раскатистый удар, точно лопнул огромный шар: высоко над землей реактивный самолет прошел звуковой барьер.

За ударом, как нить за клубком, потянулся тугой, ровный гул. Жвахин представил, как стремительно и легко самолет идет вверх, будто скользит по натянутой через небо струне.

Все на свете, вся жизнь проходила мимо — мимо, мимо, стороной! — он даже взглядом проводить не мог. Пронизывающая, невыносимая тоска ударила в сердце, он чуть не задохнулся от нестерпимой боли; одуряющая черная ненависть сдавила голову, взбухала и теснила мысли.

«А-а, пропади оно пропадом», — подумал Жвахин, встал и неожиданно направился к морю.

Он миновал россыпь мелких камней и продолжал идти по мокрому песку; некоторые волны добирались сюда, оставляя тающую пену.

Следующая волна омыла ноги, он шел, не обращая внимания.

Сзади Жвахин услышал женский крик, но не остановился, вода уже доставала до колен, он продолжал идти, погружаясь все глубже. Одна-единственная мысль оглушительно билась в голове: «Скорей!»

Он услышал за спиной бегущие по воде шаги, настигающий его отчаянный крик — Маша налетела стремглав и с разбега с силой обхватила его сзади.

— Николай Сергеевич, не надо! Миленький, родной, не надо!.. — Задыхаясь и плача, она тянула его назад.

— Отвали! — сказал он зло. — Отвали! Мое дело!

Жвахин вырвался, но Маша вновь обхватила его, они вместе упали в ледяную воду.

— Миленький, родной, не надо! — кричала она, повисая на нем, он пытался освободиться, отбрасывал ее, но она хватала его и тащила назад.

— Пошла ты к. . . — рычал он, матерясь.

Ругательства его били, как тяжелые удары, но она, казалось, не замечала, хватала его снова и снова, стараясь удержать.

— Пусти! Что тебе надо?! Пусти! — Жвахин со злостью отбивался, но не мог отцепить ее от себя, и они, выбиваясь из сил, боролись в ледяной воде.

— Что ты ко мне пристала?! Что тебе нужно?! Кто ты мне?! — кричал Жвахин, отбиваясь.

— Никто! — сквозь плач выкрикнула она, цепляясь за него. — Никто я вам! Никто! Только не надо, я жить не смогу!

Они кружили в воде. Жвахин потерял направление и уже не знал, где берег и где глубина, он сдался и обмяк. Маша из последних сил вытащила его на мелководье и упала рядом с ним в воду. Они лежали, замерзая, потом поднялись и без сил, чуть живые, побрели в дом.

На другой день Маша написала письмо во Владивосток. Спустя неделю они каждый день стали вместе наведываться на почту в надежде получить ответ.

— Да не бейте вы ноги, я принесу, если что, — сказала им почтальон, но они продолжали ходить каждый день, это стало необходимостью, как сон и еда.

Письмо пришло спустя две недели, в понедельник, почтальон отложила дела и прибежала к Маше.