Свет на исходе дня

Про себя Вербин решил, что отведет на поездку три дня. День, считай, уже прошел, день на месте и день на обратную дорогу. Три дня, на худой конец четыре. Во всяком случае, к концу недели он должен быть дома. Марьяна, конечно, права.

Издали, с расстояния, он увидел свои отношения с женой как бы другими глазами и почувствовал что-то вроде угрызения совести.

Он вспомнил город и свою удобную, хорошо оборудованную квартиру — отсюда она показалась ему особенно привлекательной, и желание обернуться поскорее стало еще сильнее.

Он не загадывал и, естественно, не знал, что ждет его впереди, но много позже, спустя несколько месяцев, он с пристрастием допытывал память, и даже тогда, когда все уже было известно, он не мог сослаться на предчувствие: он был уверен, что уложится в считанные дни.

Мотор вдруг стал кашлять и заглох. Внезапная тишина больно ударила по ушам, прошло какое-то время прежде, чем стали различимы лесные звуки. Тишина быстро росла, увеличиваясь в размерах, завладевала окрестным пространством и по мере того, как слух освобождался от гула мотора, заполняла весь лес.

Шофер повозился в кабине, донеслось его бормотанье, потом лязгнула и распахнулась дверца.

— Черт, рухлядь! — в сердцах сказал шофер, ни к кому не обращаясь.

— Что стряслось? — спросил Родионов из кузова.

— А черт его знает! — с досадой ответил шофер.

— Ну что ты — «черт», «черт»… Лес все-таки, накличешь на свою голову, — добродушно укорил его Родионов.

— Да он уже здесь, — поднимая капот, ответил шофер буднично, так, что невольно потянуло оглянуться по сторонам.

— Разомнемся пока, — предложил Родионов, перелез через борт и подошел к шоферу.

Вербин вылез следом и походил по дороге. Из кабины появились женщина и девочка, они спустились на землю, но от машины не отошли, как будто боялись, что она внезапно тронется и уйдет без них.

Вербин прогуливался по дороге вперед и назад, до него долетали слова, которыми обменивались Родионов и шофер, но он решил не вмешиваться и продолжал гулять. Из-за деревьев тянуло сырым холодом, гниющей древесиной, мокрой зеленью — запах сырости наполнял лес. И чем дальше от дороги, тем больше сгущалась тень, уплотняясь в сплошной стойкий сумрак.

— Вы впервой у нас? — спросила вдруг женщина.

— Впервые, — подтвердил Вербин, останавливаясь.

— Побережитесь, — сказала она. — Лес у нас такой, знаете… — она опасливо покачала головой.

— Какой?

— Свои и то остерегаются. Лес у нас… — она помолчала, подыскивая слово, — волшебный.

— Волшебный? — улыбнулся Вербин.

— Вы не смейтесь, я вам правду говорю. Мы-то знаем.

— Чем же он волшебный?

— Путает. Заманивает и путает. Вроде только вошел, дорога еще за спиной, а вдруг глядь, и непонятно где ты. Назад пойдешь — дороги-то и нет.

— Куда ж она девается? — снисходительно спросил Вербин.

— А кто ее знает… О том вам и толкую. А иной раз идешь, вроде все правильно, а выйдешь — и не там вовсе. И даже не поймешь, где сбился. Колдовской лес.

— Что ж, никто его здесь не знает?

— Некоторые знают, — уклончиво ответила женщина. — Да мало ли… Бывает, и дорогу знаешь, и светло, и люди поблизости, а такой вдруг тебя страх возьмет, что дышать боязно. Застынешь, а потом ходу, ходу — и назад. Домой прибежишь, а все еще страшно, не отойдешь никак.

— Отчего же?

— Да кто ж его знает… Страшно — и все. Вы человек городской, грамотный, можете посмеяться. А все ж таки остережитесь один по лесу ходить.

— Спасибо, я учту, — поблагодарил ее Вербин и стал снова прогуливаться по дороге.

Впоследствии он не раз вспоминал этот разговор, но сейчас он не придал ему значения со свойственной большинству горожан снисходительностью к жителям деревни. Он был уверен, знакомство его с лесом ограничится этой дорогой: сейчас — туда, вскоре — обратно, — да и в любом случае не мог же он принимать всерьез страхи деревенской женщины.

Вербин вообще принимал всерьез только то, что имело твердый смысл и объяснение, все прочее он не то чтобы отвергал, а просто не замечал. В любой, самой сложной интегральной схеме для него было больше смысла, чем в необъяснимых страхах целой деревни. А если разобраться, страшит ли человека одно дерево? А ведь лес — скопление деревьев, разница лишь в количестве. Да и то сказать, даже смешно, если вспомнить, какой сегодня год и чем живет земля.

Он редко бывал в лесу, а когда бывал, оставался безучастным — лес не трогал его, не вызывал отклика; внутренней связи, какая бывает между живыми существами, между ними не возникало.

Но почему же здесь, сейчас так явственна была одушевленная молчаливая сила, наполнявшая окрестное пространство, и так ощутимо исходило от леса настороженное, пристальное внимание?