Свет на исходе дня

Все время, пока они стояли у машины, Вербин чувствовал на себе внимательный взгляд Родионова.

— Я бы охотно взял вас в колонну, — сказал он перед тем, как залезть в кузов. — Кем хотите. Хоть главным инженером. Дом построим…

— Спасибо, — снисходительно и чуть насмешливо ответил Вербин, стал на гусеницу и перелез через борт.

Родионов понимающе покивал и полез следом.

Они снова ехали по стиснутой лесом дороге, вернее, по просеке, потому что дороги не было — была разбитая, взбухшая колея, заполненная грязью полоса раскисшей, свободной от деревьев земли, прорезающая заросли, как тоннель; ветки беспрестанно скребли и хлестали по бортам, появись кто-нибудь навстречу, пришлось бы долго пятиться, прежде чем они смогли бы разминуться.

Но никто не появлялся, никто за все время. Они были одни на дороге, приговоренной к постоянному ожиданию.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1. Дорога, как ножевой разрез, проходила сквозь леса. Они постепенно расступались, и дорога вступала в открытую холмистую долину, по которой извилисто текла узкая река. Частые излуки были покрыты кустарником, высокой травой и густыми зарослями тростника, в которых местами поблескивала темная стоячая вода, а берега чистых плесов покрывал желтый песок, от него покато уходили вверх луговые косогоры — они так и перемежались по всей долине, — прибрежные лужки и пойменные болотца, а на широком холме живописно лежала деревня. Темные, старые срубы образовали несколько улиц, но строгого плана и равнения не было: издали казалось, что дома произвольно раскиданы между лугом и лесом.

Итак, дорога, прорезав леса, входила в деревню. На околице рядами стояли полевые вагончики, возле которых сохло белье, дымились летние печи и сновали люди; в некоторых местах были сооружены навесы, под которыми люди ели, спали, играли в домино, а в стороне на плацу шеренгами стояла техника — ковшовые и роторные экскаваторы, бульдозеры, дреноукладчики, тракторы, с навесными орудиями…

Под одним из навесов громко играл транзисторный приемник, стоял разноголосый гомон, четверо игроков, окруженные зрителями, с силой били в стол костями домино. Внезапно все разговоры умолкли, игроки и зрители обернулись и застыли: огибая последние одинокие деревья, из-за леса выехал вездеход.

Люди в лагере прервали занятия, обитатели вагончиков вышли наружу, все внимательно смотрели, как, качаясь и вздыбливаясь, машина с гулом и лязгом приближается к лагерю.

Гул и лязг, покрыв все звуки, плотно заполнили пространство, и когда мотор стих, особенно явственной оказалась музыка забытого всеми приемника; повсюду стояли неподвижные кучки людей.

Родионов и Вербин вылезли из кузова и остановились, разминая затекшие ноги; со спящей девочкой на руках из кабины неловко спустилась женщина, «спасибо вам», — сказала она им обоим и, держа девочку и корзину, направилась в деревню.

— Если бы не вы, ночевать нам в лесу, — сказал Вербину шофер, а Родионов покивал, подтверждая: «Да уж…»

Все вокруг, мужчины, женщины, дети, молча и неподвижно смотрели на них внимательными глазами, в общем молчании и неподвижности навязчиво и неуместно играл приемник.

Конечно, сразу и без оговорок было ясно, что Вербин чужак. То, что он чужак, было видно по одежде, по тому, как он двигается и говорит, по выражению лица и еще бог знает почему, — одним словом, по всему. Он был в кожаной куртке и джинсах, заправленных в сапоги, вид имел немного ковбойский, молодцеватый, но будь он даже, как большинство местных жителей, в обычной одежде, какая продается в деревенских магазинах или на рыночных развалах, в нем все равно признали бы чужака.

Он никогда не придавал слишком большого значения внешнему виду, любил удобную одежду, но несмотря на то, что курткам, свитерам и джинсам он отдавал предпочтение перед пиджаками, сорочками, галстуками, все же любая одежда сидела на нем ловко и слегка небрежно, как и положено современному горожанину.

Многое зависело от умения двигаться, в юности он играл в баскетбол и с тех пор двигался раскованно и легко, но главное, что выдавало в нем чужака, было лицо: на нем держалось выражение снисходительности, иронии, легкой досады и недовольства, он как бы все вокруг подвергал про себя сомнению и насмешке и ничего не принимал всерьез.

— Если хотите, жить можете со мной, я тут у одной старушки квартирую, — предложил Родионов.

— Честно говоря, мне все равно, я не хочу растягивать удовольствие, — ответил Вербин. — Начнутся работы, я поеду. Так что жилье большого значения не имеет.

Родионов внимательно посмотрел на него и ничего не сказал. Поодаль кучками стояли люди, и, когда Родионов и Вербин направились в деревню, они плотным кольцом окружили шофера.