Свет на исходе дня

— Ну вы и работаете, — с одобрением покачал головой Родионов. — Прямо запоем. — Он помолчал и спросил деликатно, но с тревогой: — Ну как?

— Я подозреваю, что проект не везде привязан к местности, но в целом, нормально. Детали можно подработать.

Родионов помолчал и тяжело вздохнул.

— Я не детали имел в виду, — сказал он глухо. — И не инженерную сторону. Я о другом говорил. Порочна сама идея. Марвинское болото нельзя трогать. Это не техническая проблема, а… — он помолчал, подбирая слово, — нравственная, что ли… Суть не в способе решения, а в самой задаче.

— Вы говорили о проекте. Проект неверный, — насмешливо заметил Вербин.

— Это по привычке. Каким бы он ни был, он не нужен. Мы ведь работаем не для того, чтобы доказать, хороший проект или нет. Он в любом случае принесет вред.

Все, о чем говорил начальник колонны, не занимало Вербина, ему казалось, что это общие, беспредметные разговоры, а беседовать впустую Вербин не любил.

— Мы с вами инженеры, занимаемся вещами конкретными, — сказал он снисходительно. — А то, что вы говорите, категории отвлеченные. — Он посмотрел на Родионова: тот кутался в наброшенную на плечи телогрейку, под которой виднелась белая нижняя рубаха, и выглядел он невзрачно — низкорослый, всклокоченный, мятый, в калошах на босу ногу.

— Никто не отменял для инженеров нравственности, — сказал Родионов тихо. — И нет вообще нравственности отдельно для каждой профессии.

Вербин с иронией молча развел руками: мол, я здесь ни при чем. Потом он посмотрел по сторонам: темные срубы, как крадущийся без огней флот, плыли сквозь светлую ночь и удалялись в туман.

— Вы смотрите, — улыбнулся он Родионову, — ночь, все спят, а мы с вами на холоде ведем дискуссию на моральные темы.

— Да… — Родионов грустно покивал, умолк и направился в дом.

3. Стояло сумеречное утро, когда Родионов разбудил Вербина. Он потряс его за плечо, уже одетый и умытый, и сказал негромко:

— Алексей Михайлович, пора…

Вербин открыл глаза, медленно и замороченно поворочался.

— А мне кажется, я лег только…

Хозяйка накормила их горячей картошкой и молоком и, когда они поднялись уходить, сказала просяще, обращаясь к Вербину:

— Ты уж, батюшка, по справедливости решай, не обижай нас.

Вербин покивал неопределенно, не зная, что ответить. Он вообще не умел разговаривать с этими людьми, жизнь их была для него загадкой; любой компьютер был ближе и понятнее ему, чем эта старуха.

По деревенской улице они направились в сторону колонны. Было похоже, все жители поджидали их у домов — здоровались и провожали взглядами, а некоторые шли следом, не сводя с них глаз; казалось, вся деревня смотрит на них, все жители, и все сообща ждут решения своей участи.

На плацу, где находилась техника, было людно. Едва они приблизились, стало тихо, все повернулись в их сторону. Вербин поозирался и задержал взгляд на стоящих в стороне машинах.

— Я думаю, не будем откладывать, — сказал он Родионову и добавил громко: — Приступаем к работе.

— Правильно, давно б так, — одобрительно сказал один из рабочих.

— Вот это разговор, — поддержал его другой. — Сразу видно делового человека. А то торчим здесь, как… — Рабочий повернулся и направился к машинам.

За ним двинулись и другие. Часть людей осталась стоять, а некоторые, пройдя немного, обернулись и в нерешительности замедлили шаги; те, кто остался на месте, выжидающе смотрели на Родионова — он не двигался и хмуро смотрел в землю.

Еще минуту назад люди мирно и благодушно переговаривались, зевали, посмеивались, лениво и сонно потягивались и вдруг в мгновение переменились, пришли в движение и разделились на враждующие партии.

Итак, ранним погожим утром, когда покрытые росой предметы ярко светились на солнце, поодаль над лугом плоско и тяжисто стлался туман, а свежий воздух был тих и неподвижен, на ровной площадке, окруженной огромными тяжелыми машинами, вспыхнули и разгорелись страсти: толпа, как в любой народной драме, была готова к речам и кровопролитию.

Самые решительные уже заводили моторы, один за другим они с ревом набирали обороты, сотрясая землю и заволакивая плац темным удушливым дымом. Родионов стоял по-прежнему неподвижно, его простоватое лицо было хмуро озабочено, все, кто остался на месте, смотрели на него и ждали.

— Николай Петрович… — тихо позвал его белобрысый худой парнишка, призывая к действию, в голосе его слышалась тревога.

Родионов не шевельнулся и стоял, словно все, что происходило вокруг, его не касалось. Некоторые машины уже тронулись с места и медленно ползли через плац к дороге.

— Николай Петрович… — с беспокойством сказал еще кто-то, но Родионов не двинулся и не ответил, и все стоящие вокруг стали с недоумением и тревогой переглядываться, как свита генерала, который не внимает тревожным донесениям с поля боя.

— Николай Петрович, распорядитесь, пожалуйста, — попросил его Вербин с легкой досадой. — Дайте бригадам задания.

— Я думал, вы хоть местность осмотрите, — сказал Родионов с мрачным, насмешливым укором.