Свет на исходе дня

Он вдруг увидел, как продавщица положила в пустую корзину несколько буханок хлеба, пачки соли и сахара, куски мыла и спичечные коробки и отнесла на крыльцо. Сквозь окно Вербин видел, как она поставила свою корзину возле старика и забрала корзину с ягодами. Никто из них не произнес ни слова, она внесла ягоды внутрь, а он взял корзину с припасами и быстро пошел прочь; он шел слишком быстро для своего возраста, спину он держал прямо, а ноги почти не сгибал — плавно и бережно проносил ступню над землей; немой свернул в проход между домами и сразу исчез.

— Он мне, почитай, треть плана дает, — сказала продавщица. — Без него я бы мыкалась, как сирота. Жаль только, не говорит. Да я и так знаю, что ему нужно, стараюсь не обижать.

6. Вербину казалось, что он живет в деревне уже очень давно. Дни были длинные, как в детстве, тянулись долго, и утром мерещилось, что до вечера целая жизнь. Мерно и медленно дни переходили один в другой, неделя растягивалась в иной городской месяц, июнь был нескончаем. Вербин не забыл суету города, озноб и лихорадку дорог, толчею полуденных перекрестков, и хотя детали и подробности держались в памяти отчетливо, та жизнь померкла и отдалилась — она была далеко, за тридевять земель, так далеко, что ее вроде и не было. Он вспоминал о ней лишь в колонне. На топях в пойме реки с утра до позднего вечера не смолкали моторы, на еланях работали болотные экскаваторы.

Вначале трассы под будущие каналы готовили легкие тракторы с навесными кусторезами, потом шли корчеватели. Массивными клыками они поддевали пни, выворачивали из почвы и сгребали в стороны. Там, где позволял грунт, вместо раздельного способа уборки Родионов применял глубокое фрезерование: специальная машина перемалывала почву вместе со всей растительностью, измельчала в крошку и распыляла вокруг ровным слоем. Медленно двигаясь на широких гусеницах, болотные экскаваторы копали магистральный канал, вокруг которого другие машины готовили место под валовые каналы, от тех в свою очередь должна была отходить сеть мелких картовых каналов.

Вербин отдавал Родионову должное: к технологии и организации работы нельзя было придраться, начальник колонны знал свое дело. Вербин в который раз удивился: глядя на Родионова, трудно было поверить, что этот невзрачный, низкорослый, лысоватый человек, который к тому же никогда не повышал голоса, может так умело организовать работу многих машин и людей. Вербин подумал, что, возьмись Родионов при таком умении за Марвинское болото, где и подходы были удобнее и имелся простор для маневра, оно было бы обречено.

Вербин понимал, какой разразится скандал, когда в тресте узнают, что колонна работает в пойме. Впрочем, официально вменить это в вину Родионову никто не мог: работали по проекту, план выполнялся, а какую часть проекта когда выполнять, начальник колонны мог решить сам. Заставить Родионова перевести колонну на верховое болото было не во власти Вербина, он мог лишь сообщить в трест. Но Вербин молчал. Он понимал, что Родионов прав, рано или поздно это станет очевидным, и начни колонна на Марвинском болоте, впоследствии станут искать виноватых. В тресте непременно скажут, что они послали человека разобраться на месте. Этим человеком был он, Вербин.

В нынешнем его существовании имелась некая странность: когда в пойме он наблюдал за работой машин, когда в ремонтных мастерских разбирал мотор или схему прибора, занятие как бы связывало его с привычной жизнью и, главное, со временем, в котором он находился до приезда сюда; возвращаясь же в старый, скрипучий, с темными закутками дом, он снова отстранялся от всего, что знал и что существовало вдали отсюда. В этом причудливом сочетании и состояла странная особенность его нынешней жизни.

Почти каждый день, когда наступали сумерки и по углам между бревнами располагалась чернота, огарок свечи слабо освещал в бане дощатый стол: старуха принимала кого-то из односельчан. Сквозь щель было видно, как баба Стеша истово шептала и бормотала над посудой с травяным настоем или отваром. Чаше всего к ней приходили с зубной болью. «Четыре сестрицы, Захарий да Макарий, Дарья да Марья, да сестра Ульяна сами говорили, чтобы у раба божия (она называла имя больного) щеки не пухли, зубы не болели век по веку, отныне и до веку, — глухо и настойчиво обращалась она к кому-то. — Тем моим словам ключ и замок; ключ в воду, а замок в гору». Она поила больного жидкостью и давала ее с собой.

Иногда она по три раза повторяла заговор на осиновый сучок, иногда на кусок воска, трижды макая его в солонину, иногда же ограничивалась плевком через левое плечо. Подростка, у которого тело было покрыто нарывами, баба Стеша неделю поила густым отваром, приговаривая: «Не от угля, не от каменя не отрастает отростель и не расцветает цвет; так же бы и у меня, раба божия Павлуши, не отрастали бы на сем теле ни чирьи, ни вереды, ни лишаи и ни какие пупыши».