Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии

Наиболее вероятен вариант русского перевода, предлагаемый Кулаковыми, где говорится: «погребают люди злодея и расходятся с места погребения, и забывает город о его злодействах»[5], то есть приходящие и уходящие — это погребальная процессия, а святое место — место погребения. Таким образом, Соломон сетует, что память о злодеяниях не передается из рода в род, не является позором для родственников усопшего и не служит примером для живущих. Что в сочетании с идеей о нескором суде над злодеями может оказать дурное влияние на тех, кто делает вывод: если зло безнаказанно, можно ходить его путями.

Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем. Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых [человек] ни днем, ни ночью не знает сна, — тогда я увидел все дела Божии и [нашел], что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть [этого] (Еккл. 8:14–17).

Дела заслуживают воздаяния — неоспоримая мысль даже для Екклесиаста. Проблема в том, что в загробное воздаяние автор, по всей видимости, не верит, а в жизни часто наблюдает противоположные примеры. Интересно обыгрывает данную проблему Мецудат Давид, рассматривая ее через призму свободы выбора. Если бы всякое добро вознаграждалось и зло наказывалось, человек прилеплялся бы к добру не от свободного желания и следования заповеди, а из одного только стремления к награде или страха наказания. Но это путь несовершенный, потому и, скажем так, смазаны связи между поступком и его последствиями в жизни человека, чтобы ярче проявился свободный выбор каждого, не обусловленный ни страхом, ни жаждой наживы.

Похвала веселью, неоднократно звучащая в книге, как правило, сопряжена с наиболее мрачными размышлениями, следующими либо до, либо сразу после нее. В первых главах слова о веселье предваряют эмпирические изыскания автора, после которых звучит всегдашнее авторское все суета (гл. 2). Или же мрачнейшие размышления о несправедливости, царящей в социуме (гл. 3), о вечном мраке смерти, пожирающем и печаль, и веселье (гл. 9,11).

Интересно, что Христа его оппоненты называли человеком, любящим есть и пить, другом мытарей и грешников (Лк. 7: 34; Мф. 11: 19). И сам Христос указывает на трапезу как на важный аспект отношений с Ним — как истинных (например, в притче о званных на брачный пир), так и мнимых, описанных у Луки в страшных словах: Тогда станете говорить: мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты. Но Он скажет: говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды. Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова и всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон (Лк. 13: 26–28).

Христос — Бог, отирающий всякую слезу праведника (Откр. 7:17, 21:4), да и любого человека. Пророки через образ пира указывают на вечную радость, царящую в доме Отца Небесного и наступающую при раскрытии Царства Божия в мире. Доколе человек со Христом — он на брачном пире Великого Жениха и Невесты Его, собранной от всех народов (см. Еф. 5: 28–32), и радость у такого человека никто не может отнять (см. Ин. 16: 22).