Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии

Этим Гегай ставил и себя в достаточно щекотливое положение — что если царицей станет не Есфирь, вдруг царь предпочтет другую? Тогда новая царица припомнит евнуху, что он предпочел ей Есфирь, выделив ее перед всеми. Но царедворец не сомневался.

Не сказывало Есфирь ни о народе своем, ни о родстве своем, потому что Мардохей дал ей приказание, чтобы оно не сказывала. И всякий день Мардохей приходил ко двору женского дома, чтобы наведываться о здоровье Есфири и о том, что делается с нею (Есф. 2:10–11).

Мотивы Мардохея, запретившего сообщать воспитаннице о своей национальности, не вполне ясны. Никаких систематических гонений на иудеев на территории державы Ахеменидов не было. Возможно, он беспокоился, как бы не повторилась ситуация, в которой оказался пророк Даниил: политические конкуренты воспользовались его верой, чтобы избавиться от него и освободить одну из важнейших должностей империи. Красота Гадассы вполне могла настроить против нее большую часть гарема; зная об иудейской принципиальности в вопросах веры вплоть до готовности пойти на смерть, завистливые женщины не усомнились бы использовать этот козырь в борьбе с Есфирью за царское благоволение. О переживаниях Мардохея за судьбу родственницы красноречиво говорит авторская ремарка о его ежедневных приходах ко двору гарема и расспросах о ее судьбе.

По последующим упоминаниям в книге о том, что Мардохей сидел у ворот царских, можно сделать вывод, что он был царедворцем; на этой версии настаивает и Септуагинта, в пространном введении к 1-й главе описывающая возможные обстоятельства его возвышения при дворе. В противном случае сложно предположить, что человек с улицы мог бы спокойно перемещаться по дворцовой территории и получать интересующую его информацию.

Когда наступало время каждой девице входить к царю Артаксерксу после того, как в течение двенадцати месяцев выполнено было над нею все, определенное женщинам, — ибо столько времени продолжались дни притиранья их: шесть месяцев мирровым маслом и шесть месяцев ароматами и другими притираньями женскими, — тогда девица входила к царю. Чего бы она ни потребовала, ей давали все для выхода из женского дома в дом царя. Вечером она входила и утром возвращалась в другой дом женский под надзор Шаазгаза, царского евнуха, стража наложниц; и уже не входила к царю, разве только царь пожелал бы ее, и она призывалась бы по имени (Есф. 2:12–14).

В этом конкурсе красоты не было дороги назад — претендентки на руку и сердце Артаксеркса, разделив с ним ложе, в любом случае оставались в гареме, и хотя был шанс, что когда-нибудь царь еще вспомнит о них, но совсем небольшой, учитывая размеры гаремов у древних правителей. Что женский «коллектив» был настолько велик, подтверждает количество евнухов; даже их начальников как минимум двое — занимающийся рекрутированием в гарем Гегай, страж жен, и Шаазгаз, страж наложниц, управлявший утвердившимся составом гарема.

Когда настало время Есфири, дочери Аминадава, дяди Мардохея, который взял ее к себе вместо дочери, — идти к царю, тогда она не просила ничего, кроме того, о чем сказал ей Гегай, евнух царский, страж жен. И приобрела Есфирь расположение к себе в глазах всех, видевших ее (Есф. 2:15).

Иудейские толкователи считают, что речь здесь идет об испрашивании девицей подарка, являвшегося воздаянием за девство и знаком добровольности: девица принимает дар, понимая, за что ей его вручают. С их точки зрения, Есфирь оказалась во дворце не добровольно, поэтому и не стала принимать даров (Мальбим, «Йосеф леках», «Меам Лоэз», см. Свиток Эстер, 80–82), хотя по тексту мы видим, что она воспользовалась советом опытного в этих вопросах Гегая.