Своеобразный и достаточно далекий от нашей культуры образ использует автор, который, желая превознести девушку, сравнивает ее с лошадью. Однако в той среде, где создавалась книга, лошадь была редким и дорогим животным, не предназначенным ни для каких работ, а лишь для войны или царских выездов. Как христианские, так и иудейские толкователи видят здесь отсылку к Книге Исход и вспоминают о гибели колесниц фараоновых в море (Ориген. На Песнь Песней, 1.10). Правда, из контекста ясно, что юноша превозносит любимую и в его словах нет никакого негатива. Скорее, на основании ряда последующих образов можно предположить, что он говорит об «опасности», которую представляет для него девушка. Образ войска со знаменами, городских укреплений, башен, колесниц призван указать на силу, мощь любви во всей совокупности ее проявлений. Похожая образность встречается и в произведениях европейской культуры — например, в «Предопределении» Тютчева.
Возлюбленный на пиру у грудей — это особенность рассадки, а точнее, возлежания за ближневосточной трапезой, не изменившаяся за многие столетия и описанная на Тайной вечери, где апостол Иоанн возлежит у груди Учителя. Это поза доверия. Но здесь, так как речь идет о превознесении любимыми друг друга, говорится скорее не о конкретном царском пире, а о важности, ценности юноши в глазах его избранницы. Как дорогое благовоние носится подобно ладанке между грудей, так там же, у сердца, место для ее любимого.
Эн-Геди, оазис неподалеку от Мертвого моря, славился производством благовоний, потому и включен в данный ассоциативный ряд.
На комплименты юноша отвечает тем же, сравнивая очи девушки с голубками, а не с голубиными глазами, что логично в ряду метафор, где то или иное качество уподобляется в том числе и животным — но не их частям. В Книге Бытия голубь — вестник мира, а в Книге Левит — жертва, приносимая от лица бедняка. Мир, кротость, смирение видит юноша в глазах своей любимой.
Ответ девушки вновь возвращает к образу сада, где нет условностей, где мир не истлевает от грехопадения, где кровля, потолки и само ложе — из благословленной Богом в четвертый день мира травной зелени, по задумке Творца дающей кров и пищу всему живому. От этих слов еще так далеко до кожаных риз Адама и Евы, до Ноя и его потомков, вынужденных убивать животных для пропитания…
Глава 2
В многочисленных восхвалениях, которые слышны в тексте, это — самое странное, так как говорящий восхваляет сам себя. Я намеренно использую нейтральную форму «говорящий» — грамматические формы однозначно относят это высказывание к женщине; такую позицию разделяют еврейские толкователи, видящие в возлюбленной душу праведника или народ Израиля (Таргум, Мальбим, Шир раба. См. Свиток Песнь Песней, 54). Христианские комментаторы говорят обратное — они вкладывают эти слова в уста юноши, который является для них аллегорией Христа: «Христос — это цветок смирения: ни роскоши, ни удовольствий, ни разнузданности, но цвет простоты, цвет смирения» (Свт. Амвросий Медиоланский. О девстве, 9.51).
Соотнесенность с цветком контекстно более подходит девушке, в большинстве культур цветок — знак хрупкой, мимолетной красоты и изящества. Сам Иисус употребляет почти синонимичное выражение «полевые лилии» (Мф. 6:28), то есть цветы символизируют быстротечную красоту. Поэтому маловероятно, что с цветком сравнил бы себя юноша, а значит, мы слышим продолжение слов девушки о ее привлекательности. В предыдущей главе она без тени смущения говорила, что красива, несмотря на свою смуглую от загара кожу, здесь же инициирует череду восхвалений, начав с себя: хочет привлечь возлюбленного.