Сын Эльпиды, или Критский бык (СИ)

С того дня больше полутора лет я выступал на пирах у ялисской знати, постоянно проживая в доме Каллиста: это оказался тяжелый труд, со многими неожиданностями, но лучшей доли я себе не желал. Каллист, против ожидания, не делал мне никаких сомнительных предложений, и я даже не встречал в его доме никаких подозрительных людей: и того перса или полуперса, который подарил мне в первый вечер золотой кубок, я больше не видел. Хотя это, конечно, не значило, что он сам не мог видеть меня. На симпосионах и пирушках в других ялисских домах я порою узнавал лицо этого безымянного господина, немигающий взгляд его черных глаз… хотя мне могло и почудиться в дыму курений и в угаре славы.

Однако требования Теофраста и других господ оказались более изощренными, чем у Каллиста. Нередко мне случалось выступать вместе с другими кифаредами, авлетами* или певцами, а также танцовщиками и акробатами: мы чаще всего встречались прямо в хозяйском доме и спешно готовили там представления. Некоторые из этих артистов были свободными, как я, - а другие рабами.

Я редко спрашивал: на это у нас не было времени. Но я узнавал страх в их глазах, ту особую скованность движений, когда человек все время ощущает свои невидимые цепи. У некоторых своих товарищей на обнаженных спинах я видел следы от плетей, залеченные и даже совсем свежие. Но в полумраке пиршественных залов веселящимся гостям этого не было заметно.

Летом следующего года я побывал дома - поразил всю семью тем, как я вырос и возмужал, и своими новообретенными умениями. Даже отец приходил послушать и посмотреть на меня. Думаю, он скучал по мне больше, чем старался показывать.

В эти месяцы случились два особо знаменательных события.

Пока я развлекал ялисских аристократов, скончался великий Дарий, царь царей, - и персидский трон унаследовал сын главной царицы Атоссы, по имени Ксеркс. Он еще почти не успел проявить себя, но о нем уже говорили как о капризном, изнеженном и деспотическом правителе: не чета благородному родителю. Несмотря на то, что Дарий воплощал персидское всевластие, он был царем, которого от всего сердца восхваляли многие покоренные народы: за мудрое правление и неукоснительно соблюдаемые в отношении них законы. Его неопытный и тщеславный наследник Ксеркс мог причинить куда больше бед.

Не зря мудрые люди говорят, что следует молить богов за всякого живущего государя, - каждый последующий тиран может оказаться хуже предыдущего…

В эти дни ко мне приехала матушка, в сопровождении Мирона. Эльпида шесть раз навещала меня в доме Каллиста, а два последних раза приехала вместе с Гармонией. Догадываюсь, с какой неохотой отпускал ко мне сестру отец, - в это “гнездилище порока”, как он, конечно, полагал. И не без оснований.

Через четыре месяца, - тогда мне только-только исполнилось шестнадцать лет, - я опять выступал на пиру у Теофраста. На сей раз он пригласил трех танцовщиц, которые явились почти нагими – в одних шелковых шарфах и поясках из серебряных цепочек; аккомпанировал им молодой мускулистый авлет, в пятнистой шкуре жреца Диониса, а я подыгрывал на моей кифаре. Танец свой девушки готовили без меня. Мне редко доводилось принимать участие в чем-либо столь непристойном – и их бесстыдное искусство просто заворожило меня: одна из девиц, на которую я особенно часто смотрел, - с рыжими волосами, смуглая, узкобедрая и гибкая как змея, - проскальзывала между ног у авлета, а подруга подхватывала ее за руки. Девушки переплетали тела, образовывая словно бы многоруких богинь Индии. Вот только эти богини были живые - они повиновались дудочке флейтиста: от них исходил такой любовный призыв, что гости повскакивали на ноги и разразились криками, не в силах совладать со своим возбуждением. А все мы, артисты, телом и душой были подчинены общему сладострастному действу – иначе я бы неминуемо опозорился перед лицом хозяина и остальных…

Когда мы закончили, я выскочил из зала, даже не потрудившись откланяться. Я бросился в комнату, где мы переодевались, - там еще валялись кучи яркого тряпья, дешевые украшения, пахло маслами и пудрой.

Я привалился к стене и, дыша сквозь зубы, сам унял свою страсть. Я оставался девственником – хранил верность Поликсене, и обычно воздержание не требовало от меня таких усилий; но теперь мне казалось, что я едва спасся.

Без меня разгульное пиршество, несомненно, продолжалось…

Было уже темно – в этой комнате имелось окошко, но светильников не зажигали. Я хотел найти себе место для ночлега – или, на худой конец, улечься прямо здесь: похоже, мои товарищи намеревались покинуть зал не скоро.

Но тут дверь скрипнула и в комнату проскользнула одна из танцовщиц – та, рыжая; на ее обнаженные плечи была теперь наброшена длинная шелковая накидка. Она уставилась на меня – у нее оказались очень темные глаза: они были насурьмлены, а веки покрыты золотой пудрой. Девушка улыбнулась мне с видом милого недоумения.

- Почему ты так скоро убежал? Не остался с нами веселиться? – спросила она хрипловатым голосом.

Я покраснел, радуясь тому, что темно.

- Я не могу… У меня есть невеста, - зачем-то признался я.