Табия тридцать два

– Все, что связано с Уляшовым, окутано мраком, Кирилл; никто ничего не знает о его детстве, не осталось в живых никого из людей, помнивших восхождение Д. А. У. к власти в эпоху Переучреждения. Говорят, академик Зырянов, лежа на смертном одре, заклинал друзей остановить Д. А. У., отстранить от дел, отправить на почетную пенсию: «Дима ведет Россию не туда!» Впрочем, может быть, это только слухи. Вокруг имени Уляшова много странных слухов. Вот вы, Кирилл, были в читальном зале ЦДШ, а ведь существует легенда, что там внизу, под землей, вырыт особый бункер, огромное хранилище, куда по прямому распоряжению Д. А. У. прячут опасные статьи и книги. Скажете, бонклауд? Да, я тоже так думаю, но показателен сам факт подобных разговоров. И, кроме того, ведь всегда есть какая-то (пусть мизерная) вероятность, – Александр Сергеевич мечтательно улыбнулся. – Вы только представьте, только вообразите на секунду, вдруг это хранилище действительно существует? Тогда опубликованная в 2042 году статья Крамника, которую вам не выдали, находится сейчас именно там. И любые новые, неизвестные нам материалы о табии тридцать два, поступающие из-за рубежа, тоже должны быть там. Каисса, вся правда о «ничейной смерти» шахмат – в одном шкафу, как гибель Кощея на кончике иглы! Ах, если бы знать наверняка! Если бы иметь возможность – хотя бы один шанс из шестидесяти четырех – как-нибудь попасть в то хранилище, увидеть содержимое того шкафа… Если бы…

Кирилл продолжал молчать,

а Броткин вдруг словно бы опомнился и погрустнел:

– Э-э, размечтался! Простите, Кирилл, старого дурака. Простите. Я сам все эти годы словно бы брожу в огромном лабиринте. И так хочется найти выход, узнать правду…

……

какой бы она ни была.

* * *

«Все слабо или само по себе, или – может быть сделано слабым», – учили в начале ХХ века гипермодернисты. И именно так чувствовал себя Кирилл: его понимание мира, и жизни, и шахмат, и даже собственных целей напоминало теперь позицию, состоящую из одних слабостей, готовую в любой момент развалиться на части. От былой убежденности в том, что избранный путь (аспирантура в СПбГУ, ученичество у Д. А. У., написание исторической диссертации, академическая карьера) является самым лучшим, самым завидным путем в Переучрежденной России, не осталось и следа. Вера в сообщество ученых, бескорыстных и самоотверженных, преданных только науке и чурающихся любых интриг – лежала в руинах. И даже Петербург вызывал приступы омерзения. Хуже того, сознанием Кирилла овладела step by step[59] нездоровая подозрительность. После бесед с Броткиным казалось, что всюду сплошной обман, грандиозная мистификация, что люди вокруг состоят в заговоре, направленном на сокрытие истины. (Наверное, так должен чувствовать себя черный король в задачах на «кооперацию», когда выясняется, что фигуры обоих цветов действуют сообща, подготавливая для него матовую сеть. Bellum omnium contra unum[60]! Майя лгала Кириллу, уверяя, что видела Брянцева три раза в жизни. Брянцев утаивал факт учебы в аспирантуре у Абзалова. Абзалов распространял легенды о тотальной непроницаемости Карантина. Фридрих Иванович дружил с Абзаловым, и тоже говорил о непреодолимом Карантине и, кроме того, покрывал связь Брянцева и Майи. Что же, все они врали (все давно знали друг друга и запросто общались за спиной у Кирилла).

Кооператоры, бл**ь!)

А еще Кирилл чувствовал, что за ним установлено наблюдение.

Первый раз это случилось в тот памятный вечер, когда Броткин рассказал о табии тридцать два; Кирилл шел вдоль по Камской улице (возвращался домой) и внезапно понял (скорее ощутил нутром), что кто-то в отдалении сопровождает его. (Резко обернувшись, Кириллу удалось увидеть приземистую фигуру, которая поспешно свернула в подворотню.

Кто это мог быть? Что ему нужно?)