Тайная жизнь пчел

– Я училась в педагогическом колледже для негров в Мэриленде. Джун тоже там училась. Но работу найти было трудно, поскольку учебных заведений, где могут преподавать негры, не так много. В результате я девять лет была домработницей. Потом нашла место учителя истории. Проработала шесть лет, а потом мы переехали сюда.

– А как же Джун?

Она рассмеялась:

– Джун… вот кто ни за что не стал бы вести хозяйство у белых! Она пошла работать в похоронную контору для цветных, одевала и причесывала умерших.

Эта работа показалась мне идеально подходящей для Джун. Уж с мертвецами ей точно было легко ладить.

– Мэй говорила, Джун однажды чуть не вышла замуж.

– Верно. Лет десять назад.

– А вот интересно… – Я запнулась, думая, как бы получше сформулировать этот вопрос.

– Тебе интересно, был ли у меня в жизни момент, когда я едва не вышла замуж?

– Ага, – согласилась я. – Наверное, да.

– Я решила замуж вообще не выходить. В моей жизни хватало ограничений и без мужа, которого надо обслуживать с утра до ночи. Не то чтобы я против брака вообще, Лили. Я просто против того, как все сейчас устроено.

Я подумала: Ну, это касается не только брака. Я тоже обслуживала Ти-Рэя с утра до ночи, а ведь мы были всего лишь отцом и дочерью. Налей мне еще чаю, Лили. Вычисти мои ботинки, Лили. Сходи за ключами от грузовика, Лили. Я искренне надеялась, что она не имела в виду, что подобное продолжается и в браке.

– Неужели ты никогда не влюблялась? – спросила я.

– Ну, влюбиться и выйти замуж – это две разные вещи. Когда-то я была влюблена – конечно, была. Нельзя прожить всю жизнь и ни разу не влюбиться.

– Но ты недостаточно любила его, чтобы выйти замуж?

Августа улыбнулась мне.

– Достаточно я его любила, – сказала она. – Просто свою свободу я любила больше.

Мы клеили этикетки, пока не закончились банки. А потом, повинуясь импульсу, я смочила еще одну и наклеила ее на свою футболку, в ложбинку между грудями.

Августа посмотрела на часы и объявила, что мы настолько хорошо распорядились своим временем, что у нас остался еще целый час до обеда.

– Пошли, – позвала она. – Проведем пчелиный патруль.

Хотя я ездила в пчелиный патруль с Заком, с Августой мы не ходили к ульям с того самого первого раза. Я натянула длинные хлопковые штаны Джун и белую рубаху Августы; рукава ее пришлось подвернуть раз десять. Затем водрузила на голову пробковый шлем и опустила на лицо сетку.

Мы пошли к лесу за розовым домом, и рассказы Августы продолжали реять над нашими плечами. Я почти чувствовала, как они касались меня то в одном месте, то в другом, точно настоящая шаль.

– Есть одна вещь, которой я не понимаю, – сказала я.

– Какая именно?

– Если твой любимый цвет – голубой, как получилось, что ты сделала свой дом таким вырвиглазно-розовым?

Она рассмеялась:

– Это все из-за Мэй. Я взяла ее с собой, когда поехала в магазин выбирать краску. Я присмотрела красивый оттенок загара, но Мэй ухватилась за образец под названием «карибский розовый». Сказала, что он вызывает у нее такое чувство, будто она танцует испанское фламенко. Я подумала: «Ну, более кричащего оттенка я в жизни не видела, и о нас будет сплетничать половина городка, но если этот цвет способен поднимать Мэй настроение, наверное, нам нужен именно он».

– Все это время я думала, что тебе просто нравится розовый, – призналась я.

Августа снова рассмеялась:

– Знаешь, есть на свете вещи не особенно существенные, Лили. Например, цвет дома. Большое ли он имеет значение, если говорить о жизни в целом? А вот поднять человеку настроение – это да, это важно. Вся проблема людей в том, что…

– Они не понимают, что важно, а что нет, – договорила я за нее, гордясь тем, что мне удалось понять ее мысль.

– Я собиралась сказать немного иначе: проблема в том, что они понимают, что́ важно, но не делают выбор в пользу важного. Понимаешь, насколько это трудно, Лили? Я люблю Мэй, но мне все равно было очень трудно выбрать «карибский розовый». Труднее всего на свете выбирать то, что имеет значение.

Я нигде не видела ни одной пчелы. Ульи выглядели как покинутая деревня, воздух казался тяжелым от жары. Было такое впечатление, что все пчелы забрались внутрь и устроили себе большую сиесту. Может быть, наконец обессилели от неподъемных трудов.

– А где они все? – спросила я.

Августа приложила палец к губам, попросив меня помолчать. Сняла шлем и легла щекой на крышку улья.

– Иди сюда, послушай, – прошептала она мне.

Я тоже сняла шлем, сунула его под мышку и прижалась к крышке ухом рядом с Августой, практически нос к носу.

– Слышишь? – спросила она.

И я услышала его, этот звук. Идеально ровный гул, высокий и мощный, словно кто-то поставил на плиту чайник, и он начал закипать.

– Они охлаждают улей, – прошептала она, и ее дыхание обдало мое лицо запахом мяты. – Этот звук издают сто тысяч пчелиных крылышек, гоняющих воздух.